Когда теплая южная осень сменилась ветреной, неожиданно холодной зимой, Катерина почувствовала, что ее черное отчаяние понемногу отступает. Сходив однажды в город, она принесла с собой рулон тонкого полотна, нитки и иголки, разложила все это на столе и достала ножницы. Хеся, двигающая поварешкой в кастрюле с борщом, подозрительно посмотрела на нее.

— Што это за цацки?

— Не могу же я у тебя и дальше на шее сидеть, — глухо проговорила Катерина, разравнивая руками полотно. — Сейчас раскрою, вышью, рубашек хороших наделаю, в магазин сдам.

— Или умеешь? — заинтересованно спросила Хеся, бросив поварешку и недоверчиво глядя на тонкую ткань, беспомощно распадающуюся под лезвиями ножниц.

— Умею. Мы с сестрами на продажу шили. И в приюте много чему научилась.

— Так, может, тебе швейную машинку достать?

— Дорогая вещь… — отмахнулась Катерина. — И не умею я на ней.

— Научишься. Вечером прибудет.

И через несколько часов действительно машинка прибыла. Вместе с ней прибыл немного испуганный еврейский мальчишка лет семнадцати, отрекомендовавшийся: «Исаак Рабиц, фирма „Рабиц, Рабиц и Шмуллер“, шьем брюк, пиджаков и чего надо починяем!» Он в мгновение ока обучил девушку обращаться с агрегатом, заправлять нитку, правильно подкладывать под лапку ткань и вертеть колесо, затем чмокнул ручку смеющейся Хесе и умчался. Катерина тоже хмуро улыбнулась, пожала плечами и начала неловко вставлять выкройки под иглу.

Зима тянулась бесконечно. С моря дули ветры, снег запорошил прибрежный песок, свинцовое небо сыпало колючей ледяной крошкой, дни были короткими и сумрачными.

— Гитя, глаза сломишь, хватит! — уже после обеда начинала бурчать Хеся. — Вон, вже темнеет, не лето небось! Хватит, дура, тебе говорят, уж на полк солдат нашила, ослепнешь! Карасин все равно жечь не дам! Пошла бы лучше до города, погуляла, в ресторане села…

— Очень надо…

— Гитька! Дура проклятая! — Хеся с грохотом швыряла в угол половник. — Тебе сколько лет?! Тебе семнадцать, шалава! Тебе мужика надо! Гулять надо, вино пить, всякое удовольствие иметь! Подойди, лярва, к зеркале, погляди на свою морду! Это же не морда, а счастье! Иди сними фраера, побудь с ним вечерочек, ты с него больше поимеешь, чем со всех этих рубашек!!!

— Не могу, стошнит, — коротко отвечала Катерина, и «свекровь» умолкала, чувствуя, что «невестка» говорит правду.

Но Хеся Пароход недаром слыла в Одессе женщиной целеустремленной. Через несколько дней в доме появился Левка Кот. Это был известный всему городу налетчик с довольно красивой нагловатой физиономией, которую немного портил шрам над левой бровью — результат давней драки в пивной. Женщин Кот любил, обращался с ними с уверенностью профессионала, но, по мнению Хеси, ему слегка не хватало ума, и посему она заранее предупредила:

— Не попри на девку, как на кассу, халамидник, осторожность имей, больше барыша получишь.

Левка здравому совету не внял. Явившись в дом Хеси под обычным предлогом покупки «малинки», он увидел склонившуюся над шитьем Катерину, ее сумрачное, смуглое лицо с худыми скулами, зеленые глаза, равнодушно блеснувшие из-под длинных бровей, черную косу, небрежным узлом сколотую на затылке, — и пошел напролом:

— Мадмуазель, вам тут не скучно?

— Мадам, — холодно поправила Катерина, откусывая нитку и беря в руки ножницы. — Закройся, мамино несчастье, бейцы отстригу.

Если Кот и растерялся, то ненадолго. Решив, что девчонка просто ломается, он деловито обошел стол, остановился за спиной Катерины и запустил обе руки в вырез ее кофты.

Хеся в это время разметала во дворике снег. От раздавшегося в доме дикого мужского рева она уронила веник, охнула и тяжело побежала к крыльцу. Прямо на нее с крыльца скатился, зажимая правый глаз окровавленной ладонью, воющий, как портовый гудок, Левка Кот. За ним выскочила белая от ярости Катерина с ножницами в кулаке.

— Глаз у хлопца на месте? — быстро спросила Хеся.

Катерина с явным сожалением кивнула:

— Промахнулась слегка…

— Нельзя так, Гитька… — озадаченно сказала старая малинщица, наблюдая за тем, как Кот, взахлеб матерясь, окунает голову в ведро с ледяной водой и та мгновенно окрашивается в розовый. — Человек все ж-ки.

— Я его дважды предупредила! — процедила Катерина, швыряя ножницы на крыльцо. — Если тут всякая гнида будет меня хватать за грудь, что я потом Сереже скажу?

— Когда скажешь, дура?! — взвыла Хеся, перекрыв истошную ругань Кота. — Через двадцать лет?!

— Хоть через сто!!! — Дверь бешено хлопнула.

Хеся вздохнула. Кряхтя, подняла ножницы, сунула их в карман фартука и повернулась к Коту:

— Упреждала ведь, шаромыжник? Куда она тебя саданула? Дай взгляну… У-у-у, знатно… Да ничего, живой, и глаз смотрит! Метка, конечно, останется, что ж делать… Ну, будешь у нас с двух профилей одинаковый красавец!

Больше Хеся не пыталась подсовывать «невестке» ухажеров. Да никто бы и не согласился на эту роль, поскольку после неудачного кавалерствования Кота слухи о «марухе» Валета поползли самые отчаянные. Воры являлись посмотреть на нее, как на музейный экспонат; входя к Хеське, в упор, без стеснения таращились на черномазую девчонку, сидящую за швейной машинкой, ждали, пока она поднимет голову, улыбались — и тут же каменели, встретившись с ледяным взглядом зеленых глаз. Было очевидно — в любовнике Катерина не нуждается.

— Оставь девочку в покое, дура, — посоветовал Хесе старый друг ее молодости Илларион Грек, заглянув однажды на огонек. — У ней свой интерес, не все же бляди вроде тебя и одним передом думают.

— Какой ей интерес, какой, вейзмир, ей может быть интерес в этой нашей вшивой жизни… — безнадежно запричитала Хеся. — А насчет моего переда молчал бы, сам с него свой цимес имел…

— Ну! Вспомнила бабка, как бог землю делал… — Вор поднялся, обогнул стол, подошел к Катерине, ожесточенно крутящей колесо швейной машинки, и уставился на ее руку. Девушка, казалось, не заметила этого, продолжая следить взглядом за уползающей из-под иглы лентой материи, но Хеся обеспокоенно предупредила:

— Грек, она ножницами мечет, как макрель икрой.

— Знаю, Кот на всю Одессу расстраивался… — Грек продолжал смотреть на руку Катерины. Стрекот швейной машинки смолк, девушка подняла глаза и в упор взглянула на вора ничего не выражающими глазами. Грек спокойно выдержал этот взгляд, улыбнулся и взял Катерину за руку.

— Ша… — прошептала Хеся, закрывая глаза.

Однако было тихо. Помедлив, Хеся осторожно открыла один глаз и, к своему неописуемому изумлению, увидела, что Катерина улыбается — правда хмуровато и недоверчиво — и руки не отнимает. А Грек, не отрываясь, смотрит на ее пальцы — длинные, худые, с обломанными грязными ногтями.

— Хеська, ты идиоткой родилась и идиоткой сдохнешь, — наконец задумчиво проговорил он. — Ты кидала глаза на ее руки? Смотрела вот эти золотые пальчики? Я таких двадцать пять лет не видел! Что ты ей их портишь этой швейной дурой?!