ей больший доступ к средствам жертвователей и в значительной степени способствовало разъединению британских и американских сотрудников) или даже на ее самостоятельности. ARA отвела Друзьям Бузулукский район, а сама почти не вмешивалась в их работу, и АКДСО продолжал привлекать волонтеров, чья помощь России не ограничивалась только гуманитарными задачами[209]. И все-таки приток новых волонтеров в Россию задержался на несколько месяцев из-за продолжавшихся переговоров между ARA и правительством большевиков.

Хотя Стронг и пообещала не заниматься «никакой подпольщиной», пока она будет работать под эгидой квакеров, прибыв в Москву в конце августа 1921 года, она посетила отдел печати советского народного комиссариата иностранных дел и призналась, что очень «желала бы задержаться в России бессрочно». А еще она встретилась с Дж. Карром (Л. Э. Каттерфилдом), который представлял коммунистическую партию США в Москве, и попросила его помочь ей вернуться в Москву корреспондентом различных рабочих газет, когда сроки ее сотрудничества с квакерской организацией подойдут к концу[210].

Артур Уоттс, хотя и не ждал Стронг, обрадовался ее помощи и предложил ей сопровождать несколько вагонов с продовольствием и другими необходимыми грузами в Поволжье. Продовольствие не собирались везти очень далеко, но Уоттс полагал, что будет «психологически верным доставить его в Самару: так люди поймут, что иностранная помощь уже близко»[211].

Стронг уехала в Самару еще до того, как Уоттс получил телеграмму, сообщавшую о том, что ее вообще никто не отпускал в Россию. Стронг ночевала «в вагоне с продовольствием на самарском вокзале, и каждое утро [ее] будил гвалт пяти тысяч детей». Каждый день она обходила санитарные и воспитательные учреждения, детские дома и больницы, организуя доставку и распределение квакерской помощи, в том числе мыла, в котором здесь нуждались почти так же отчаянно, как в продуктах и лекарствах. Мыло чаще всего отвозили в «приемные пункты». Это сухое обозначение не передает всего ужаса, творившегося в различных запущенных постройках, где

принимали, оставляли на карантин и обеспечивали едой около сотни детей, которых ежедневно подбирали на улицах Самары. Туда их приносили из дальних деревень и бросали родители, неспособные прокормить их… Туда тысячами попадали истощенные дети, больные холерой, тифом, дизентерией; у них не было ни мыла, ни смены белья или одежды; они копошились на полу в собственных нечистотах[212].

Однако больше всего Стронг поразила не разруха – и даже не желание людей выжить во что бы то ни стало. Еще больше ее поразили их попытки помогать другим – особенно забота о детях. Каким-то чудом обустраивались детские дома и школы – «без матрасов, простыней, книг или одежды», – и учителя уже проводили уроки. А еще, к удивлению Стронг, почти все целеустремленные, самоотверженные люди, благодаря которым все это происходило, – «созидатели посреди хаоса» – оказывались членами коммунистической партии. Они и сделались для нее примерами для подражания, жизненным идеалом[213].

Вечерами, в свободное от основных занятий время, Стронг писала газетные очерки, показывавшие ту сторону голода, о которой, на ее взгляд, до сих пор умалчивали репортеры.

Мой рассказ будет шире: я расскажу о… дисциплинированном сознании, заставляющем людей сеять те семена, урожай от которых им точно не доведется собирать. Я должна рассказать о жизни, которая продолжалась, хотя погибли миллионы: о босоногом парнишке в Минске, собиравшем милостыню не для себя, а для других; о вагоне с продовольствием, где артельные без ботинок и тулупов трудились в зимнюю вьюгу, чтобы накормить пять тысяч детей[214].

Хотя Стронг отсылала свои очерки по телеграфу прямо в новостное бюро Херста, она отправляла их и в филадельфийскую и лондонскую конторы Друзей. Лишь после того, как несколько очерков Стронг вышли в американских газетах, Уоттс получил от Уилбура Томаса сообщение о том, что все агитационные материалы Стронг должны проходить через филадельфийскую контору[215].

Под давлением со стороны Филадельфии Уоттс велел Стронг возвращаться в Москву. Однако Стронг поехала в Бузулук вместе с несколькими другими сотрудниками гуманитарных организаций, пообещав задержаться там совсем ненадолго. Несмотря на это неподчинение Стронг, Уоттс отослал несколько ее новых очерков в Лондон, сопроводив их объяснением, что она «отменила свое соглашение с агентством печати Херста» и «намеревается в скором времени поехать в Лондон, чтобы выступить там от имени квакеров». В Лондоне эти планы сочли весьма желательными, так как они старались донести до всех неравнодушных мысль о срочной необходимости в помощи голодающим[216].

Стронг настроила против себя и квакерское руководство, и правительство США, потому что в своих ежедневных телеграммах в агентство Херста она

ясно давала понять, что Друзья оказывали помощь в Москве задолго до Гувера и что продовольствие, которое [она] лично доставила в Поволжье, прибыло в Самару за две недели до прибытия грузов от Гувера. [Она] столь же ясно дала понять, что сами советские люди, проявляя героическое самопожертвование, оказывают голодающим гораздо больший объем помощи, чем получают из-за границы. [Она] показывала не анархию, где наводили порядок американцы, а упорядоченный мир, где имелись управления здравоохранения, учебные заведения, где местные органы власти боролись со стихийным бедствием.

Позднее Стронг без утайки рассказывала и о том, что «использовала организацию Друзей для достижения цели, по сути, чуждой их намерениям». Спустя некоторое время Уоттс признавал, что Стронг отлично справилась с распределением продовольственной помощи в Самаре, успешно выполнив операцию, «позволившую немедленно накормить тысячи детей, многие из которых наверняка умерли бы с голоду в ожидании поездов с помощью от Гувера»[217].

Однако нежелание Стронг подчиняться указаниям начальства вызывало недовольство даже самых стойких ее сторонников и имело прискорбные последствия не только для ее собственного здоровья, но и для здоровья другого волонтера. Прежде чем вернуться в Москву, Стронг снова заехала в Самару и вызвалась раздавать помощь от ARA. Позднее она вспоминала, как однажды организовала встречу между голодающим представителем сельского совета и представителем ARA. Встреча состоялась в богато обставленном гостиничном номере «аровца». Стронг договаривалась о распределении продовольствия, которого хватило бы, чтобы накормить лишь часть деревенской общины, а между тем «аровец» обедал за троих, а вокруг стояли корзины с импортными продуктами и даже бутылки с вином. Вскоре после той встречи Стронг слегла с жестоким тифом, а выхаживавшая ее сестра милосердия, тоже из числа волонтеров, работавших на квакеров, заразилась от Стронг и скончалась[218].

Между тем в декабре 1921 года в Россию приехала первая группа волонтеров АКДСО для оказания помощи голодающим. Они стали свидетелями невообразимо ужасных сцен. Мирьям Уэст увидела на улице собаку, державшую в пасти мертвого ребенка. Беула Хёрли, ранним утром идя пешком к квакерскому складу, наткнулась на четыре трупа: за ночь от голода умерла целая семья. Смерть была настолько повсеместной, что сотрудники миссии стали ловить себя на чувстве облегчения при виде умерших: хоть кто-то отмучился[219].

Эвелин Шарп, встречавшая сотрудников гуманитарной миссии в охваченной голодом зоне после их короткого пребывания в Москве, услышала о кладбищах, где в ожидании погребения грудами лежали замерзшие трупы, и о мальчике, который от голода съел собственную руку. В детской больнице она обнаружила несколько кроватей, но там не было ни постельного белья, ни мыла, ни лекарств. В каждой кровати лежало

по два или по три истощенных ребенка, скорчившихся под каким-нибудь старым одеялом, а иногда они лежали прямо на полу… Одни кричали и стонали, другие лежали неподвижно и мучились тихо, словно уже перешагнув порог жизни и смерти; но большинство с жутким детским терпением не жаловались, а отзывались на любой приветливый знак от каждого из нас[220].

Стронг же, как только ей немного полегчало после болезни, начала прямо в постели печатать новые очерки, полные ярких подробностей, и отсылать их в Филадельфию и Лондон. Если Лондону очень нравились ее материалы, то в Филадельфии даже читать их не желали. Пожалуй, еще досаднее для Стронг оказалось то, что АКДСО в конце концов взял в штат постоянного рекламщика – но не ее. «Наверное, они испугались моей тяги к радикалам и моей независимости», – решила журналистка. Впрочем, Уилбур Томас понимал, что