и притом связано неразрывно с ритмическим рисунком рассказа, то у Тынянова — надуманное, искусственное, чисто головное. Короткие, бессвязные, прыгающие фразы лишены внутреннего ритма; не доходя до читателя, они как бы безжизненно повисают в воздухе — форма и содержание не сливаются. Там, где у Белого чувствуется подчинение какому-то внутреннему закону, у Тынянова — одна голая претенциозность. Раздражение читателя постепенно нарастает, и к концу первого тома появляется желание сердито отшвырнуть книгу. Второй том стилистически и архитектонически удачнее. По мере драматического сгущения событий менее ощутителен становится разлад между формой и содержанием, автор реже жонглирует своими фразами, письмо его становится плотнее, предметнее и подчас достигает известной художественной силы и убедительности. В целом, однако, остается впечатление обилия словесной шелухи, в которой теряются зернышки подлинного художества.

Но Тынянов кривляется и гаерствует не только словесно. Он подходит с кривлянием, с какой-то издевкой ко всему: к людям, к событиям, к истории. Всюду и везде он старается прежде всего увидеть смешное, анекдотическое, принизить и измельчить. Все для него — предмет шаржа. Вся русская история, играющая в романе большую роль в качестве фона, оборачивается каким-то скверным анекдотом, а действующие лица ее — смешными марионетками. Смешон и император Николай Павлович, которого Тынянов, очевидно, в угоду власть предержащим, изображает какой-то куклой, чуть ли не кретином; смешон и Ермолов, и его недруг Паскевич, и «серый карлик» Карл-Роберт Нессельроде, вице-канцлер Империи Российской, и «раскоряка» (!) Родофиникин, начальник Восточного департамента Министерства иностранных дел, и академик Аделунг, и полубезумный Чаадаев, и слуга Грибоедова Сашка; смешон, наконец, часто и сам Грибоедов. Может быть, Тынянов думал отдать этим дань Грибоедову — автору «Горя от ума»? Однако между комедией Грибоедова и шаржем Тынянова — «дистанция огромного размера». От изображения Николая I, от кощунственных шуточек веет просто советским душком. Чувствуется, что и роль Англии поднесена так, чтобы в лице Макниля — «лягнуть» Чемберлена.

Тут мы подходим к основному недостатку романа... Удалось ли Тынянову дать цельный портрет Грибоедова, приблизить к нам этого интересного, необыкновенно разносторонне одаренного человека, писателя, дипломата, музыканта, лингвиста, человека, полного внутренних противоречий, загадочного человека, по меткому выражению самого же Тынянова, распространявшего вокруг себя «острый запах судьбы»? Нет, «судьбу» Тынянов разменял на «анекдотцы», а вместо портрета дал нам разбитое на множество кусков зеркало, в осколках которого отражаются отдельные, по большей части смешные и мелочные, черты его прототипа.

Тынянов, конечно, в своем романе усердно пользовался подлинными автобиографическими и иными документами, письмами самого Грибоедова, свидетельствами современников. Я не считаю себя призванным судить, насколько при этом Тынянов верно и добросовестно следовал этим свидетельствам, что он из них заимствовал, что примыслил от себя. Важно не это. Важно, что основного Тынянов примыслить не сумел. Разбитые осколки зеркала никак у него не склеиваются. По глубокому и тонкому замечанию Моруа в одной из его кэмбриджских лекций, которые вышли по-французски под заглавием «Les aspects de la biographie», для художественного воплощения биографии необходимо отыскать в изучаемой жизни то внутреннее единство, тот лейтмотив, который должен быть присущ ей, как бы ни был сложен и противоречив объект изучения. Без этого биография не может стать художественно-синтетичным произведением, а остается собранием разрозненных фактов и черт. Тынянов не сумел найти в жизни Грибоедова этого внутреннего единства, этого ключа к предмету своего изучения. Отсюда — основная неудача его замысла. Мне кажется, что его все карикатурящий подход — исключал самую возможность отыскания такого ключа. Могут сказать, что Тынянов писал не «жизнь», а «смерть» Грибоедова. Но без ключа к жизни Грибоедова непонятной остается и его смерть, тем более, что, по глубокому слову Рильке, каждый человек носит в себе самом свою смерть, и смерть так же индивидуальна, как жизнь.

Жизнь и смерть Грибоедова еще ждут своего художественного воплощения в рамках подлинной, а не шаржированной и сдобренной советским душком русской истории.

Глеб Струве

3 

Роман Тынянова о Грибоедове

Баратынский писал к портрету Грибоедова:

Взгляни на лик холодный сей.

Взгляни: в нем жизни нет;

Но как на нем былых страстей

Еще заметен след.

Так ярый ток, оледенев.

Над бездною висит.

Утратив прежний грозный рев.

Храня движенья вид.

Это обычный образ опустошенного сверхчеловеческими страстями человека, восходящий к пашам и ренегатам восточных поэм Байрона. Тынянов в своем романе («Смерть Вазир-Мухтара»; заграничное издание: «Петрополис», Берлин, 1929, два тома) дал совершенно свободное от романтизма понимание Грибоедова. Однако при чтении его стихи Баратынского постоянно приходят на память.

Тыняновский Грибоедов — опустошенный, живущий бессмысленной жизнью, почти «чертова кукла». Смысл из его жизни был вынут, когда при переломе от александровского царствования к николаевскому он предал своих — отрекся от декабристов и изменил Ермолову — и избрал примениться к новым людям, к parvenus (выскочки (фр.).), ставшим у власти с победой Николая, и основал свою карьеру на покровительстве Паскевича.

Тема предательства проходит через весь роман. В первой главе Грибоедов посещает брошенного им Ермолова. В течение всего романа встречи с декабристами или близкими им, упоминания о 14 декабря воскрешают в нем сознание измены. Цитаты из «Горя от ума» напоминают о том же. Принятый в интимный круг ближайших сотрудников Николая, узнавая в них Фамусовых и Скалозубов, он в себе узнает — Молчалина. Рядом с корректным, строгим, «оледеневшим» Грибоедовым — «его единственный друг», другой ренегат, теплый и мягкий, «неприличный», «фламандский» Булгарин. И на другой стороне другого рода изменники, русские дезертиры на шахской службе, и во главе их удивительный Самсон-Хан, беглый вахмистр Нижегородского драгунского полка, теперь влиятельный персидский начальник.

За смертью Грибоедова следуют новые предательства: спасшийся от смерти секретарь миссии Мальцов в порыве трусости предает его память персиянам и свидетельством своим устанавливает виновность самого Грибоедова в постигшем его конце. Русское правительство, занятое войной с Турцией, принимает версию Мальцова и предает своего мертвого министра, устраивая великолепный прием персидскому посланцу, за которым бегает весь Петербург, пока тело Грибоедова остается не-разысканным в выгребной яме, а объявленное грибоедовским другое тело везется в плохо заколоченном ящике в Тифлис (Тынянов исторически совершенно прав в оценке поведения николаевского правительства в вопросе о смерти Грибоедова. Этого инцидента достаточно, чтобы разрушить легенду о Николае I как верном страже международного достоинства России. В изображении же англичан, как главных виновников тегеранских событий, он скорее дает свой «ответ Чемберлену», чем руководствуется строго документальной историей.). Таково внутреннее построение романа.

«Комплекс» предательства отравляет Грибоедова, парализует его волевые