1. Если эти малые князья были норманны, Smakohungar (Kleinkönige), родичи Рюрика, мы вправе, как и прежде, спросить: почему этих норманнских князей нет на севере при Рюрике, а только на завоеванном юге при Олеге и Игоре? Норманнское влияние должно быть тем ощутительнее, чем ближе к началу государства.

2. На каком праве состояли при Олеге и Игоре эти князья (Smakonungar), родичи их? С норманнской точки зрения, конечно, на ленном; по крайней мере, нет повода предполагать, чтобы норманнские конунги (будь они родичи Рюрика или нет) согласились оставаться в завоеванном ими крае управителями Олега и Игоря, когда те же норманны в Англии и во Франции делят между собой завоеванную землю на участки и наследственные феоды. Но разве русская история знает о делении земель? о наследственных баронах или ярлах Чернигова, Ростова, Любеча? Предполагаемое норманнство малых князей условливает развитие на Руси в высшей степени феодальной системы. Исчезают ли такие явления, не оставя по себе ни памяти, ни следа в народной жизни, в истории? и что же сталось с этими Smakonungar и потомством их после Игоря? При Рюрике их еще нет; при Святославе их уже нет более.

3. Князьями, как сказано, назывались у нас только владетельные; но если допустить, что слова летописи «по темъ бо городомъ седяху князья подъ Ольгомъ суще» относятся к варяжским родичам Олега (Smakonungar), выходит, что Чернигов, Переяславль, Любеч и пр. образовали отдельные княжения, подвластные особым норманнским династам?

4. В предположении норманнской школы, все личности, являющиеся историческими деятелями на Руси от Рюрика до Ярослава включительно, чисто норманнского происхождения. Неужели между ними (я разумею Аскольда, Дира, Ольму, Свенгелда, Люта, Мстиша, Ясмуда, Претича, Блуда и пр.) не было ни одного Smakonung'а — родича варяжских князей? А если были такие, каким образом родство их с княжеским русским домом остается тайной как для Нестора, так и для северных саг? Неужели, с другой стороны, между мнимыми многочисленными князьями-родичами Рюрика, Олега, Игоря, Святослава не было ни одного, чье имя, с обозначением родства его, проникло бы в нашу летопись?

5. При норманнской системе равно невозможны малые князья норманнского и славянского происхождения; в последнем случае отношения туземных династов к норманнам завоевателям и князьям их представляются неразрешимой исторической загадкой. Да и что же станется с норманнскими именами этих князей в Игоревом договоре?

Норманнская школа не имеет права основывать на одних (более чем спорных) подобозвучиях имен исторические явления, которых она не объясняет и объяснить не в состоянии. Свидетельства письменные требуют подтверждения от фактов и наоборот. Навязывать же истории факты огромного политического значения, предоставляя будущим векам их невозможную разгадку, значит писать повесть не того, что было, а того, что могло бы случиться при данных обстоятельствах и условиях.

Имя варягов вне памятников русской письменности является впервые под формой vaeringjar в исландских сагах около 1020 года; под формой варанг у Абу-Рейхан Мухаммеда Эль-Бируни в 1029; у византийца Кедрина под формой βάραγγοι в 1034 году.

Так как слово варяг обличает не собственно русское лингвистическое начало, а между тем известно на Руси уже в IX столетии, т. е. за 150 с лишним лет до первого помина о варягах у скандинавов, арабов и греков, то мы вправе заключить, что оно зашло к нам не скандинавским, арабским или греческим путем; что, стало быть, те варяги, от которых по сказанию летописи вышел Рюрик, были, по всей вероятности, не из Швеции.

Этого заключения норманнская школа допустить не может.

В прежние годы отыскивали скандинавских vaeringjar в федератах IX века и фарганах Константина Багрянородного.

Ныне эта связь порвана.

В своих дополнениях к изысканиям Круга г. Куник покончил с высказанным впервые Стриттером предположением о мнимом тождестве варангов с фарганами. К представленным им вполне убедительным доводам я прибавил указание на приводимое Рейске из Абулфеды свидетельство о восточном происхождении фарганской дружины и на сохранившееся у Нубийского географа известие об азиатской (трансокеанской) провинции Farghana, отчизне этих фарганов.

Фарганов, как известно, считали продолжением псевдоготской дружины федератов, будто бы исчезающей в начале IX века. Но уже Олимпиодор и Прокопий знали о разноплеменном составе этого войска, готского только при начале; г. Куник, отрекшийся еще в 1862 году от предположения о происхождении варягов от федератов, приводит в «Каспие» г. Дорна, место из Кедрина, в котором об отряде Федератов, как состоявшем из диких обитателей Ликаонии и Писидии, упоминается под 1041 годом, следовательно, современно варангскому корпусу и совсем независимо от него.

Как фарганов, так и федератов следует считать выбывшими из русской истории.

Что же станется теперь с теорией норманнского происхождения варягов?

С последним манифестом норманнской школы по вопросу о зачатках варяжского имени выступил г. Куник в изданных им дополнениях к сочинению г. Дорна «Каспий». Из этих дополнений мы извлекаем следующие положения: под предполагаемой формой waring на древнешведском наречии, разумелись дружинники (ратники, от предполагаемого же древнескандинавского wara = обет, присяга) шведских конунгов; от этого шведского waring, около 850 года или ранее, наше варяг; около 950-го греческое βάραγγος.

Система эта, как видно, зародилась не под влиянием каких-либо новых открытий по части истории варягов, а только вследствие вынужденного отречения норманистов от тех внешних точек опоры, которыми до последних годов они привыкли считать, с одной стороны, мнимую связь норманнских вэрингов с готскими федератами; с другой, мнимое существование у народов готской крови, из среды коих греки по временам набирали наемное войско, соответствующей греческому βάραγγος, но в исторических памятниках не имеющейся и, притом, лингвистически невозможной формы warang.

Об употреблении у скандинавов варангского или варяжского имени нам известно следующее:

1. Оно дошло до нас в норвего-исландских источниках под формой vaeringi (множ. ч. vaeringjar). Никакой другой формы скандинавская письменность не знает.

Отсюда, конечно, еще не следует, чтобы в вопросе, загадочном по преимуществу, норманнская школа не имела права искать подкрепления своим убеждениям в открытой для всех области исторических и лингвистических предположений. Выговаривая это право для себя, мы охотно предоставляем его и другим. Дело однако же в том, что предлагаемая форма waring далеко не отвечает выводимым из ее мнимого существования заключениям. Возможность ее перехода в греческое βάραγγος более чем сомнительна; из waring могло бы образоваться только βάριγγος. В приводимых из византийской письменности примерах мнимого усиления первоначальной основной гласной перед носовой гортанной я вижу только происшедшие от нерадения или произвола переписчиков варианты различных кодексов; то же самое должно сказать и о встречающихся в грамоте 1088 г. формах βάραγγοι, κούλπιννοι; они, очевидно, произошли от таковой же ошибки списывателя, принявшего двойное γγ за двойное νν. Да и самая форма waring не может устоять против дошедшего случайно до нас, в названии острова Väringö (ö = остров) подлинного древнешведского имени Väring. «Väringö, — сообщают мне из Стокгольма, — островок лежащий вблизи от твердой земли, в большом проливе между Стокгольмом и Фурусундом». Название Väringö этот остров, вероятно, получил потому, что служил сборным местом наемникам, отправлявшимся в Грецию для поступления в варангскую дружину; оно вполне тождественно с норвего-исландским vaeringi и доказывает, что подобно норвежцам, шведы X–XI столетия говорили не waring, a vaering. Но от общескандинавского vaeringi = väringi не могли произойти ни русское варяг, ни греческое βάραγγος.