Андрей, наверное, мог написать и книгу общедоступную, но чего стоит вершина, на которой могут побывать все? Таких глупостей он не делал.

Он делал только точные ходы. И не надо упрекать его в корысти – он двигал литературу куда надо. Просто ночевать со своими буквами, не глядя по сторонам, может только литературный идиот – и сколько их сгинуло со своими буковками? А остался кто? Общественное сознание важнее текстов, и смотреть надо на него. Пришла мода на андеграунд – андеграунд и пиши. Наша интеллигенция (я до сих пор обожаю ее и считаю лучшим нашим отрядом), всегда ждет нового, прежде запретного.

Особенно в эпоху перемен. Но как угадать? Я тупо пытался приспособиться к новой, неузнаваемой действительности, тачая навеки опозоривший меня эротический триллер "Разбойница". Не там ловил!

И это было тогда, когда Запад протягивал нам дружескую руку! Только дурак тогда не понимал, что у нас уже никогда не будет нормальных денег за нормальную литературу. Только на Западе еще можно было что-то поймать. Там точно знали, какая русская литература теперь лучшая. И Битов это знал. Потому что сам им это и объяснил. Да так, что они десятилетиями рыпнуться не могли.

Я встретил Битова в ЦДЛ, где пропивал свои "тридцать сребреников", полученных за предательство интеллектуальной литературы, которой, впрочем, никогда и не любил. Появился встреченный восхищенным шепотом Битов: он только что напечатался "там". По мрачной небрежности его повадки было видно: он снова победил! Расчет?

Мелкими расчетами он не занимался. Он знал! Да, повадки у него изменилась. Не зря он переехал в Москву. Меня он, однако, демократично признал и даже на время сел рядом.

– Пойдем, – сказал он. -Я тебе книгу подарю. Только надо выйти – она в багажнике у меня.

"Багажник? – размышлял я тупо, пока мы шли. – Тогда, наверное, и машина есть?"

Мы вышли через черный ход на улицу Воровского. Он подошел к машине – отечественного производства и к тому же заляпанной. Но отметил я это отнюдь не со злорадством, скорее – огорчился. Андрей распахнул багажник, заваленный бытовым хламом – там даже сияли резиновые сапоги. "Значит, есть и дача", – подумал я, но абсолютно без зависти: целенаправленности мне всегда не хватало. Андрей стал злобно ворошить хлам. "Чего ж так злится, если все хорошо?" – удивился я. Но в том-то и разница между удачником и неудачником, что первый злится, даже когда у него все хорошо, и добивается еще большего, а у второго все хорошо всегда, хотя на самом деле все плохо.

– Черт! Последнюю, значит, отдал! – произнес он яростно, виня в этом напрасном походе, кажется, меня.

Мы вернулись молча и в ресторане сразу разошлись. Как я понимаю теперь, я мог бы получить "Пушкинский дом", вышедший впервые на

Западе. Если он так командовал нашими кадрами, которые решали все, то победить каких-то мягкотелых западных демократов ему не составило труда. Удивило, что в пробитую им брешь он почему-то повел не старых своих соратников, вместе с которыми побеждал в России, а совсем других. Он даже не спросил меня: а у тебя что вышло новенького? Надо быть лидером новой волны, а не цепляться за старое! – это он тоже просек. Благодаря ему на Западе долго бушевали "немецкие русские", которых читала только их прилежная профессура. Теперь это прилежно читают и наши студенты: солнце у нас, как прежде, восходит на Западе.

Он не только владеет пером все более виртуозно – он все более точно знает, как и когда нужно "ударить по шару" (его слова). Помню, мы летели с ним в Мюнхен на литературный фестиваль "Бавария читает все". Я перебирал свои листочки, тупо надеясь покорить всех своими текстами (как это иностранцы могут их воспринять, когда ни к чему, им известному, это не примыкает? Нонсенс. О чем тут литературоведам говорить? Может, обычные бы люди поймали бы что-то, но литературоведам подай привычный им хлеб). Успех свой я никак не программировал и потому его не имел (такого и в программе-то не было). Андрей прямо в самолете (время у него, как всегда, было расписано) сочинял свое выступление в ритмах и образах знаменитого

"Zoo" Виктора Шкловского. Он точно знал, что делал. Западные литературоведы, заполнившие зал, с восторгом разгадали его маленькую хитрость, скрытую цитату (именно скрытые цитаты – их конек), и проводили выступление Андрея благодарным смехом и аплодисментами, и после все время фестиваля ходили за ним восхищенным табуном. Снайпер!

Кто может тягаться с ним? Есть, правда, отчаянные. Один из москвичей

(а населяют этот город люди толковые) Андрея было превзошел в

"точных попаданиях" своих текстов в изощренные (но и где-то трогательно простодушные) умы западных модников, прекрасно знающих, какой русской литературе надо быть. Кстати, их собственной литературой они почему-то не управляют, и ей удается развиваться абсолютно естественно. Но и этими управленцами управляют из России.

И вдруг их оказалось целых два. И главное – оба люди блистательные, красивые. И оба – мои друзья.

Однажды я, переполненный чувствами, попросил обоих их вести мой юбилейный вечер в Москве, и они оба согласились. Правда, я забыл сказать каждому, что будет второй. Встретив их в холле ЦДЛ, я радостно притянул к себе их обоих, но заметил, что как-то они отстраняются друг от друга. Случайно потом выяснилось, что накануне как раз у них случился бой, по членовредительству, может быть, и не сравнимый с тем, что был у нас с Андреем когда-то, но по сути гораздо более значимый: Европа, а может, и вся планета, как самка, пласталась у их ног, чтобы отдаться победителю. Не знаю, кто победил

(по-моему, оба), но кто начал драку – в этом не сомневаюсь. Оба люди крайне целенаправленные, они не помирились и до сих пор. Вот так вот, не только пером, но еще и штыком и гранатой пролагают в литературе путь.

Недавно, заскучав где-то на чужбине, он прочел в случайной квартире мою книгу и, не сдержавшись, написал несколько добрых слов. Отвечаю ему тем же. Я бесконечно благодарен судьбе за то, что она порой нас сводила с Андреем Битовым. Никто не вызывал у меня столько размышлений о жизни и судьбе, как Андрей Битов. Хотя от сделанных мною выводов он, боюсь, снова бы пришел в ярость.

В шестидесятые годы не было в городе более светского и популярного места, чем гостиница "Европейская". Входишь в шикарный мраморный холл (швейцар кланяется и открывает дверь) и чувствуешь себя успешным, элегантным завсегдатаем знаменитого клуба, посещаемого знаменитостями. Вон ждет кого-то Василий Аксенов, а вот спускается по лестнице Николай Симонов с дамой. И ты – еще студент, полон гордости – попал в лучшее общество. Середина шестидесятых вспоминается как годы вольности и разгула. Свобода мысли тогда счастливо сочеталась с тоталитарной жесткостью цен, и сходить пообедать в "Европейскую" можно было запросто. Атмосфера комфорта, уюта и благожелательности начиналась с гардеробщика, добродушнейшего

Ивана Павловича. Лишь самые знаменитые здоровались с ним за руку, но он помнил и нас, юных пижонов, и встречал всегда радушно. Привыкать к светской жизни надо с молодости – если упустил время, то уже никакие деньги не помогут. Раздевшись и оценив себя в зеркалах, мы поднимались по лидвалевской мраморной лестнице. На площадке второго этажа раскланивались со знакомыми. Более элегантных женщин и, кстати, мужчин, чем тогда в "Европейской", я больше нигде и никогда не встречал. Откуда в конце пятидесятых вдруг появилось столько красивых людей – уверенных, элегантных, изысканных, входивших в роскошный зал ресторана спокойно, как к себе домой? Впрочем,