Я хотела вернуться в то время, когда я была цельной личностью. Я хотела снова стать сильным плохишом, но я была разбита на миллион кусочков. Я не могла перестать плакать. Я не могла остановить крики в кошмарном сне. Я не могла остановить Голливуд. Я хотела убежать. Тело продолжало вспоминать.

Премьера

После двух часов превращения в пластиковую кукольную версию себя меня везут в очень холодной машине с кондиционером на красную дорожку. Когда я приближаюсь, я слышу, как люди на тротуаре кричат. Мой уровень стресса выше крыши. Мои руки дрожат, мои ноги дрожат. Я знаю, что собираюсь участвовать в какой-то бойне, открыв себя травле мирового уровня. Так это переводится. В нем не так много «О, давайте отпразднуем открытие проекта, над которым я работала», а больше о том, как попасться свирепым онлайн троллям за смелость существовать.

Я знаю, что любые фотографии, снятые со мной сегодня, будут на глупых «желтых» сайтах и в журналах. Они будут говорить гадости обо мне во всех новостных выпусках. Я знаю, что это произойдет, но все равно я здесь. Готовлюсь позировать. Я чувствую, что меня подташнивает. Я ненавижу это.

Я выхожу из машины и улыбаюсь, смешное выражение на моем лице, которое выглядит странно на фотографиях; иногда я даже смеюсь в полной истерике. Я должна ждать сигнала от моего агента, чтобы знать, когда моя очередь идти сквозь строй, по красной дорожке. Знаменитости, кого фотографируют, шатаются, так чтобы не попадаться под камеры одновременно. Я дрожу сильнее из-за крика и шума, и я чувствую, как мое колено дергается и подпрыгивает под моим неудобным платьем. Теперь моя очередь. Маленькими шажками – мои глупые высокие каблуки уже убивают мои ноги, мои поддельные ресницы тяжелеют каждый раз, когда я моргаю, и с объемными волосами, которые раздуваются, Бог знает куда – я пробираюсь к первому фотографу. Обычно работает от десяти до ста фотографов, в основном мужчины, кричат, бушуют, кричат ваше имя так громко, как они могут, чтобы привлечь внимание, мое тело поглощает их крики как агрессию. Шажок, шажок, шажок, три шага вниз, стоп, рука на бедре, улыбка, вспышка, повтор. Фотографы кричат: «Через плечо, через плечо!», потому что, таким образом, они могут получить мою задницу и мое лицо в кадре. Я делаю, что меня просят, и поворачиваюсь. Вот, теперь у тебя и моя задница тоже; Я сделала свою «работу». Эта часть моей работы подразумевает быть куском мяса, чтобы меня потребляли, и терзали, и судили. Веселое время.

Сейчас я успешно добралась до конца линии фотографов, и я перехожу к телевидению типа, Развлечения сегодня вечером или Экстра, шоу, что прославляют банальность. Их камеры панорамно демонстрируют мое тело, вверх и вниз. Они просят меня развернуться, и снова, как хорошая девушка с промытыми мозгами, я обязана. Я делаю медленный поворот, чувствую себя нелепо, не зная, что я могла сказать нет.

Голливуд думает, что это нормально – они начали это – но это не нормально, они просто распространили больное представление о красоте на весь мир. И я часть этой болезни.

На большом экране я вижу свое имя, мое лицо движется, и все, на чем я могу сосредоточиться, это на своих зубах. Мой маленький нос выглядит гигантским. Я не знала, что у меня была одна морщинка. Я не знала, что мой голос звучит почти, как у моей сестры. Черт, вот и сцена топлесс. Я чувствую, как странный стыд накатывает на меня, не из-за собственной наготы, а из-за того, как меня оценивают эти мужчины.

Мне так надоело работать. Я работала, чтобы выжить с самого детства, на любой работе, которую я могла получить, и у меня никогда не было периода, когда мне не нужно было беспокоиться, беспокоиться о спазмах в желудке. Когда я была маленькой, я слышала, как дети в школе говорили о каникулах. Однажды я поняла, что они подразумевают под каникулами, я начала думать о том, на что будут похожи мои каникулы мечты. Я решила, что мои будут неделей в больнице, где никто не может причинить мне боль, и я могу съесть столько пудинга, сколько захочу. И вскоре после того, все, чего я хотела, был пудинг и, чтобы никто не делал мне больно.

Мои ангельские собаки, Баг и Фестер, были моими спасителями в то время. Ради них я вставала утром. Я была обязана присматривать за ними. Я не могла погрязнуть в своей печали. Я ненавидела то, как я чувствовала себя после нападения. Неподалеку были хорошие новости, за углом, правда, вполне буквально.

В год, предшествующий нашей встрече, на небосклон взлетела огромная рок-звезда, его звали Мэрилин Мэнсон. Я мало знала, что происходит в популярной культуре, потому что я глубоко погрузилась в мир кино. Что касалось Мэрилина Мэнсона, я помню, видела пару фото в гриме и подумала, Он самый уродливый человек, которого я когда-либо видела. Но одновременно я думала, что круто, ведь он охотно стал таким уродливым.

Однажды ночью я была в абсурдном ресторане в Нью-Йорке, ресторане S&M, из тех смехотворных заведений, где ты выбираешь, какого рода оскорбление хочешь, пока ешь. Там было темно, так что ты даже не знала, что ешь, что для меня, придирчивой Девы, не подходило. Подчинение в обмен на еду казалось глупым, и я старалась не смеяться в голос. Некоторые люди ужинали в клетках, и официант сказал, что тоже могу зайти внутрь. Я решила позволить ему растереть мне ноги.

Официант, потирая ноги, сказал мне: «Мой друг Брайан влюблен в тебя». «О, очень мило». Он продолжил: «Я из Огайо. Мы знаем друг друга оттуда». «А, да, угу, здорово». Он сказал: «Его зовут Мэрилин Мэнсон». И я сказала: «А, уродливый парень». Он был ошеломлен. Он сказал: «Да, но он влюблен в тебя по уши». Я сказала: «Хорошо, что ж, очень мило».

Вскоре после этого в Лос-Анджелесе я собиралась на показ эпохального инди-фильма Гуммо. Я опаздывала, и мне пришлось стучать в двери кинозала, чтобы меня впустили. Я постучала снова, и, наконец, парень, который выглядел как нечто среднее между денди восемнадцатого века и Икабодом Крейном, открыл ее. Я посмотрела прямо на него, узнав в нем Мэрилина Мэнсона. Я улыбнулась и сказала: «Привет, слышала, что ты влюблен в меня». Он не показался мне уродливым в жизни, я подумала, что у него удивительно уникальная внешность. С тех пор мы почти всегда были вместе.

Кстати, его называют Мэнсон. Многие подходили и спрашивали: «Как Мэрилин?» Я сразу понимала, что они не знакомы. Или они говорили: «Как Брайан?», пытаясь сделать вид, как будто они знали, кто он на самом деле, назвав его настоящее имя.

Мы так веселились вместе. По-настоящему. Но меня все еще преследовали ночные кошмары и посттравматический синдром. В первый год совместной жизни Мэрилин по кусочкам собрал меня после нападения. Я не рассказывала ему о случившемся первые несколько месяцев, но в конце концов он спросил у моей подруги: «Что с Роуз?» Я просыпалась с криком ночью, потея так, что промокали простыни. Подруга рассказала ему правду, и Мэрилин был так мил со мной. Наконец-то немного доброты.

Он был непонятым человеком. Даже при том, что СМИ работали с противоречивыми музыкантами, такими как Элис Купер и Оззи Озборн, и разумные люди знали, что образ создавался ради выступления, в случае с Мэнсоном они все принимали за чистую монету. Они действительно думали, что он ночами освежевывает щенков заживо и варит их в чанах с кислотой, приговаривая: «Слава Сатане»».