Тьма снова сомкнулась над Федей, поглотив и розовую, и бледно-зеленую, и все прочие краски мира. А тишины не было: в левой стороне головы, куда больнее всего ударил испанский сундук, шла нескончаемая стукотня и что-то гудело там и подвывало электрическим струнным голосом.

— Федя никого убить не мог. Это нонсенс! Его — да, могли убить, но он — никогда.

Самоваров слушал и про себя усмехался. Он знал, что ни за кого нельзя вот так категорически поручиться. Однако люди привыкли думать, что знают ближних лучше, чем себя, и охотно дают им самые окончательные и решительные характеристики.

Катерина Галанкина отличалась особой решительностью. Ведь, ставя пьесы, она по самой своей должности обязана была знать бесповоротно и твердо, сколько лет Гамлету, от бездарности или от избытка таланта страдает Костя Треплев и каким образом Конек-Горбунок в исполнении пожилой тощенькой актрисы может на своих поролоновых горбах унести за три моря дюжего, отлично откормленного тридцатидевятилетнего Дурака.

В супруге Феде Катерина была уверена даже больше, чем в Коньке-Горбунке. Она знала его слишком давно и глубоко, до печенок. Да, Федя импульсивен, вспыльчив, безрассуден, но на насилие не способен. Ее, Катерину, он в жизни пальцем не тронул! Хотя было за что.

Самоваров сам не стал бы трогать Катерину пальцем. И не только потому, что она была очень крепка физически и сразу дала бы сдачи (хотя и поэтому тоже!). Было что-то опасное, сильное и непростое в самом покрое ее смуглого лица, в резких движениях, в рокочущих глубинах голоса, богатого, театрального, неестественного.

— Она должна быть темной и страстной! — заявила Настя, когда узнала, что Катерина зачем-то придет к Самоварову.

— Прямо-таки должна? С чего ты взяла? — удивился он.

— Да ведь она Катерина. Как ты не понимаешь! Сам вспомни: в классической литературе Катерины всегда страстные брюнетки, а Лизы, наоборот, кроткие блондинки. Они бедные, их обижают, они топятся.

— Катерины топятся не хуже, — возразил Самоваров.

— Ну и что! Они по-другому топятся, от избытка сил и страстей, а Лизы от слабости. Уж не знаю, почему так выходит, но это закон. Гениям виднее!

Гении в случае с супругой Карасевича оказались правы: она с порога начала проявлять вполне катеринистый характер. Она властно потребовала, чтобы Самоваров отыскал ее пропавшего мужа! Правда, она долго не верила в Федино исчезновение, ждала, что он объявится. Но теперь уверена — Федя действительно пропал.

— Насколько я знаю, вашего мужа уже ищет милиция, — сухо ответил Самоваров.

Катерина фыркнула:

— Это чисто формальные поиски: вокзалы, вытрезвители, морги. Чушь! Так можно сто лет искать. Нет, здесь нужен другой подход — тонкий, психологический. Антон Супрун рассказал мне о вас, и я тут же вспомнила жуткий случай в Ушуйском театре. Вы ведь там в одиночку сделали то, чего вся милиция не смогла! Я знаю, мне говорил Кыштымов…

— Там совсем другое… — заикнулся было Самоваров, но Катерина не дала ему договорить:

— Да какая разница? Попытайтесь найти Федю! Параллельно с вами будет работать очень известный экстрасенс. Я пробую все пути! Главное, вы должны выбросить из головы эту глупейшую идею, за которую руками и ногами ухватилась милиция. Я имею в виду, что Федя кого-то зарезал. Чистейший бред!

Самоваров вздохнул с сомнением.

— Бред! Бред! — возмутилась Катерина и даже стиснула кулаки. На ее пальцах угрожающе блеснули авторские кварцы и керамзиты. — И еще я не верю, что Федя погиб. Это тоже говорят в милиции, и это тоже бред. После этого хотите, чтоб они Федю нашли?

— Опытные специалисты не исключают никаких возможностей, — заметил Самоваров. — Почему вы так уверены, что ваш муж жив?

— Интуиция! Я чувствую, что Федя жив, хотя ничего не могу объяснить. Видите ли, с ним и раньше никогда ничего не случалось, хотя он и попадал в разные переделки. Он вываливался с балкона, пьяным замерзал на пустыре. Его било током в ванной. На него в театре с самых колосников падал тяжеленный штанкет, заряженный лестницей. Они вдвоем с помрежем Понизовским наелись какой-то гадости, кажется просроченной колбасы, и Понизовский той же ночью скончался, а Федю даже не вырвало. Он напился зеленки… Хотя, кажется, я вам это уже рассказывала? В общем, он никак не мог умереть.

Самоваров только развел руками:

— Да, казусы бывают самые странные. Но ведь даже такому непотопляемому человеку в один прекрасный день перестает везти, и тогда…

— Нет, нет! О нет! Только не на этот раз!

Катерина даже вскочила с дивана. Она стояла посреди самоваровской мастерской — негодующая, статная, на высоких ногах, в черных, садистского кроя сапогах. Походила она на разгневанную сивиллу, всеведущую и оттого жестокую. Казалось, смутный Федин силуэт в самом деле то возникает, то тает в ее вдохновенных зрачках. «Бедный Тошик!» — подумал Самоваров.

— Я знаю, Федя жив, — звучно провозгласила Катерина. — Я вам помогу вот чем: я чую тут запах женщины. Нет, это не то, что вы подумали, — ревность и прочее. Этого у нас с Федей давно не водится. Но подсознательно я очень его чувствую. И вот сейчас уверена, что он жив, что ему плохо и что рядом с ним женщина.

— Может, вы и саму эту женщину видите? — недоверчиво спросил Самоваров.

— Если бы! Я не вижу, как вы не понимаете? Только чувствую. Да если б я знала что-то определенное, давно отыскала бы его сама! Тот экстрасенс, что ищет Федю параллельно с вами…

«Как? Я, оказывается, уже кого-то ищу?» — недовольно усмехнулся про себя Самоваров.

— Экстрасенс пока кружит вокруг завода металлоизделий. Никак не может взять направление! Вы со своим логическим умом, быть может, изберете другой путь, но обязательно с этим уникальным специалистом встретитесь в одной точке. Там, где Федя…

Катерина снова уселась на диван, высоко закинув ногу на ногу. Скрипнула тонкая кожа сапог. Эти сапоги особенно смущали Самоварова. Дело в том, что стоял очень теплый майский день. Под окнами распустилась яблоня. До Самоварова долетал ее сладкий, простодушный райский аромат и ровный шум — это пчелы стонали в цветах от жадности. Солнце припекало жарче летнего. К чему тут сапоги за колено?

Самоваров не мог, конечно, знать, что Катерина всегда надевала эти сапоги, когда хотела привести себя в воинственное состояние. Теперь она была озадачена, раздражена и чувствовала — пришла пора воевать. А чувствам своим она доверяла всегда. Несмотря на свой блестящий и расчетливый интеллект, она всех и саму себя уверяла, что живет исключительно чувствами.

— Ах, Федя, скотина! Найду — разведусь! — грозно пообещала она Самоварову. — Сколько раз он уже меня подводил! И ведь исчезал всегда перед самыми премьерами. Встретил как-то на улице школьного приятеля и махнул с ним в Сургут. Вечно кого-нибудь встретит и куда-нибудь махнет!

Она раздраженно покосилась в окно, добавила: