– А что? Подумал, что поработать над чистотой и порядком вокруг не повредит. К тому же типу вроде меня нелегко спрятаться, а на дворников никто обычно не смотрит.

– Это верно.

Я еще раз оглядел его и подумал, что, если бы не знал точно, что передо мной… человек, решил бы, что он мангуда. Мне приходилось встречать представителей этого редкого вида, и должен сказать, невероятные размеры и мощь собеседника ввергали в смущение.

– Так чего вам надо от меня?

– Мы хотим вернуть ваши таланты на службу империи. Негласно пока что. Все же Меския считает вас давно умершим.

– Хм…

– Вы против?

– Да как сказать! Я хотел устроить себе спокойную старость, пенсию, но теперь, раз уж вы меня поймали, отлынивать не получится.

– К тому же смерть – не повод нарушать присягу. Ваши слова, верно?

– Глупость ляпнул, сознаюсь, – хмуро ответил мой собеседник, отодвинув тарелку.

– А вот мне они в душу запали.

Он залпом допил пиво, вытер рот рукавом древнего, латанного во многих местах сюртука и запустил пальцы в седую нечесаную бороду.

– Так чего надо-то?

По моему знаку Себастина молниеносно прибрала с читального стола, а затем положила перед гигантом две папки с грифами «совершенно секретно». Одна именовалась «Золар Ауперкаль»[26], а другая – «Вклад в будущее». Заскорузлые пальцы ловко принялись перелистывать страницы. Прикрыв одно веко, гигант читал… нет, не читал, просто просматривал. Судя по тому, что о нем писали когда-то, этот человек обладал совершенной зрительной памятью: увидев что-то, он запоминал каждую деталь в мгновение ока, в том числе и страницы с сотнями письменных знаков.

– Так, – тяжело выдохнул он, закрыв вторую папку. – Скажи мне, красноглазик, выражение вроде «имя, проклятое в веках» тебе знакомо?

– Вроде слышал прежде. Кажется, так отзывались о Кафаэрисе.

– Тогда какого черта вы с Императором затеяли?!

– Это не мы. Это мир и Меския.

– Что?

– Мир меняется, – сказал я спокойно. – Он менялся и раньше, поменяется и в будущем. Если Меския хочет оставаться доминирующей силой в этом мире, она тоже должна измениться, сохранив свою основу. Подобные коленца наша родина в прошлом откалывала регулярно, и путями мудрых предков придется пройти нам. Я отправляюсь в Арбализею, на Всемирную выставку, и там попытаюсь повлиять на стороны грядущего конфликта. Запах войны витает в воздухе.

– Мне можешь не говорить, – проворчал он.

– Вот-вот. Я почти уверен, что война начнется, но я все же отправляюсь в Арбализею и буду делать все возможное, чтобы исполнить свой долг. Арбализейцы надеются на протекцию Мескии, а Винтеррейк жаждет опробовать свои силы вновь, взять реванш за прошлое поражение. За Вильгельмом стоит почти весь Север, а за Арбализеей только мы, – сказал я, – и если разразится война, даже Мескии придется тяжело. Поэтому нам грех бездействовать сейчас, пока мечи еще в ножнах.

– Понятно. И все же, – он похлопал по папкам, – если это предадут огласке, вы станете позором и бесчестием страны.

– Смерти или позора я не боюсь. Я боюсь не исполнить своего долга. Вы с нами?

Он хмыкнул, сцепил ладони на животе и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

– Не с вами, а с Мескией. В конце концов, без меня ей придется тяжелее, а я все еще люблю империю.

– Рад, что не ошибся на ваш счет. Под строжайшей тайной вы будете доставлены в Гастельхов-на-Орме, где сможете следить за завершением проекта «Золар Ауперкаль», там будет располагаться ваша временная резиденция. Пожалуйста, не покидайте город до особого распоряжения, о вас не должны узнать раньше времени.

Я поднялся, надел маску и принял из рук Себастины плащ. Моя горничная взяла папки и бросила их в камин, после чего как следует поработала кочергой, чтобы раззадорить огонь. Ни один фрагмент засекреченных документов не должен был уцелеть.

– И все-таки вы, тэнкрисы, жуткие твари, – сказал он мне, улыбаясь как-то сонно, с прищуром. – Вам совсем не жаль чужих судеб?

– Лишь судьба Мескии имеет значение. К тому же наша кровь течет и в ваших жилах, и за время своей службы империи вы не раз доказывали, что жестокость и абсолютная уверенность в своей правоте – это эффективные инструменты победы.

Мерно гудела система ЯСД, изредка взрыкивала душа «Голода». Мастер Шисс успокоил ее, и теперь душа дремала, «ворочаясь» во сне.

В конференц-зале собралась тесная компания высших чинов Имперры, не просто подчиненных, а соратников, которых я нашел, объединил и которых не смог бы заменить ввиду их идеального соответствия занимаемым должностям. По левую руку от меня сидели Конрад Кирхе и Адольф Дорэ; места справа заняли удаленной трансляцией миража[27] Герберт Ивасама, оставшийся в Паутине, и Горе Ультвельт. За прошедшие два часа в обстановке строжайшей приватности мы обсудили многое, прошлись по общему плану, повторили некоторые детали. Остальное время Кирхе и Ивасама пытались убедить меня, что Великому Дознавателю негоже самому выходить на полевую работу, – мало, что ли, хороших Жнецов в отделе внешней разведки? Я прибег к аргументу спесивого тана: «Если есть оперативник более опытный, чем я, назови его имя».

– Ну вот, его лордство задрали нос и никого слушать не желают! Любые аргументы бесполезны! – раздраженно хмыкнул Герберт, после чего достал из кармана пудреницу с зеркальцем и стал пристально инспектировать наличие новых морщинок.

Я знал его много лет, еще по службе в Ночной Страже. Когда старый Паук[28] Тарзин эл’Реко сложил с себя полномочия и новым Пауком стал я, Ивасама был среди тех, кто подал в отставку. Ничего удивительного, многие служили в Ночной Страже, исключительно следуя убеждениям личной верности. Та организация была не просто ведомством, она была сплоченным кланом единомышленников, объединенных вокруг непререкаемого лидера. Когда я создал Имперру и стал искать опытного агента, который смог бы замещать меня по части администрации, старик эл’Реко посоветовал найти и предложить работу Ивасаме. Я согласился и не прогадал.

Недавно Герберту исполнилось сорок пять, но юбилей он не праздновал и вообще не любил напоминаний о возрасте, хотя дать ему больше тридцати пяти никто бы не осмелился. Он был высок, крепко сложен и всегда тщательно следил за своим внешним видом, начиная с маникюра и заканчивая гардеробом. Герберт имел привычку бриться пять раз на дню, обесцвечивал волосы, носил серебряную серьгу с рубином в правом ухе, а по своему дому передвигался исключительно нагишом. Он любил искусство, дорогие вещи, роскошные стимеры, жизнь на широкую ногу и мужчин с чувственными губами, а еще он был одаренным шпионом, отменным руководителем и неплохим убийцей.