И вот Золотинка была готова. Девушки ползали по ковру, чтобы обнять ее узкие ступни мягкими туфлями без каблуков.

— Я хочу есть, — вспомнила Золотинка, задевая себя взглядом в зеркало.

Они заулыбались. Таз, кувшины, лишние шелка, кружева — все исчезло, девушки ускользнули. И в ту же дверь вошла толстая женщина в растянутых донельзя шароварах. Давешняя женщина-толмач.

На расплывшемся лице матроны возможны были только два чувства: почтительный вопрос — его выражали поднятые сводами брови, и скорбное порицание — оно таилось в опущенных уголках рта. Поскольку брови и рот редко когда меняли свои естественные, раз навсегда застывшие очертания, два выразительных, но не очень согласных между собой чувства присутствовали в лице толмачки одновременно.

Золотинка, захваченная врасплох — что это: почтительный вопрос или скорбное порицание? — не успела сказать, что хочет есть.

— Десять тысяч лет жизни, моя принцесса! — молвила толмачка и, скрестив на груди руки, поклонилась, сколько позволял негнущийся стан.

Следом со своим «десять тысяч лет!» уже входили, кланяясь, почтенные вельможи Нутиной свиты. Седобородые старцы, в крошечных круглых шапочках и очень просторных книзу кафтанах колоколом — узкие в плечах, они распадались складками до середины бедра.

Золотинка сложила на груди руки и тоже поклонилась, тоже сказала по-мессалонски «десять тысяч лет жизни!» Да так звонко с такой попугайской отвагой, что вельможи переглянулись, ожидая, что принцесса Септа так и начнет чесать по-мессалонски, не запинаясь. Но не тут-то было, она резко остановилась. И вельможи принуждены были взять разговор на себя. В руках у них появился тот самый мятый, полуистлевший пергамент, что предъявил вчера Рукосил.

— Письмо принцессы Нилло изучено нами самым скрупулезным образом, — сказал через переводчицу старейший.

— Немного можно добавить к тому, что сообщил конюший Рукосил, — продолжал другой, словно они заранее разложили свою речь на голоса.

— Приходится согласиться с большинством предложенных толкований. Есть трудные для прочтения места, — добавил третий.

— Но окончательно ваши права, принцесса, — снова заговорил старейший, — могут быть восстановлены только лишь указом ныне царствующего государя Феногена.

— Подробный отчет о происшествии мы отошлем с ближайшей оказией, — сказал еще один.

Золотинка присела, как только поняла, что это все скоро не кончится. С полчаса и больше они расспрашивали ее о жизненных обстоятельствах, и многословно выражали переходящее в ужас удивление, когда принцесса поведала о своем детстве и воспитании. Она сообщила между прочим, что пережила на море семнадцать свирепых бурь, в каждой из которых не было ни малейшей надежды уцелеть. Что было, разумеется, семнадцатикратным преувеличением, чего подверженная повторным головокружениям Золотинка могла и не заметить. Не склонны были придираться к словам и вельможи. Их занимала, однако, самая первая буря, та, что выбросила с волной рожденную в сундуке девочку. Кое-что они рассказывали и сами, Золотинка запоминала.

Род Санторинов, по словам дополнявших друг друга вельмож, возвысился после смерти родителей Септы принца Рея и принцессы Нилло — в последние четырнадцать лет то есть. После того, как Септа осиротела, Санторины пришли к власти, сполна отомстив за унижения своих сродников. Вельможи говорили об этом со вкусом, пространно, полагая, по видимости, что доставляют удовольствие и принцессе.

— Более двухсот Панаринов, — повествовал старейший, — голыми руками вырыли себя огромную яму и были погребены в ней заживо. Земля на могиле Панаринов шевелилась еще три часа!

Золотинка ухватилась за спинку стула, чтобы не свалиться от приступа дурноты. И это ей удалось. Поэтому мессалонские вельможи ничего особенно не заметили.

— И они погибли, презренные Панарины, — топнул ногой старейший. — Сгинули, проклятые народом! Удушенные той самой землей, которая породила эту нечисть. Грязь они были и в грязь вернулись! Они пропали и самая память о них исчезнет, никогда не воспрянет их род, уничтоженный под корень до последнего младенца!

Резкий толчок опрокинул под Золотинкой стул, она хлопнулась на спину, взметнув желтыми шароварами. И не успела опомниться, как вельможи, многие из которых и сами оказались на коленях, вернули ее и стул в приличное для принцессы положение. Оказалось, насад наскочил на мель. Ничего особенного. Привычная неприятность.

Выглянув в окно, чтобы убедиться в правильности своих предположений, — над рекой разносились крики — седобородый сановник вернулся к рассказу. Не усугубляясь на случайных толчках, не более того придавал он значения разлитой в лице принцессы бледности. Эту поразительную — краше в гроб кладут! — бледность он приписывал, очевидно, благотворному действию притираний и белил. Тогда как остекленелый взгляд принцессы выражал, надо полагать, особенное, всепоглощающее внимание к красноречивым оборотам оратора.

Итак, он продолжал.

Ныне правящий государь Феноген Первый из рода Санторинов приходится принцессе Нуте дедом. А принцессе Септе двоюродным дедом. То есть Септин рано ушедший из жизни дед Гормез был четвертым братом Феногена еще в ту отдаленную, первобытную пору, когда только великие прорицатели и кудесники могли провидеть ожидавшее Феногена будущее. Гормез умер при Халкидинах — тогда ничто еще не предвещало ожидавших страну потрясений. Но династия Халкидинов пресеклась и началась жестокая борьба между законными наследниками престола Сантаринами и самозванцами Панаринами, которые временно захватили столицу. Гормез родил Рея, погибшего в этой междоусобице. А мать Золотинки из рода Пера была принята в род Санторинов по замужеству.

Считалось, что принц Рей, племянник Феногена, не оставил потомства, вотчины его, впрочем, незначительные, отошли в казну. Это и были-то какие-то крохи, которые не могут быть поставлены в сравнение в теми обширными владениями, которые получили дети и племянники Феногена после его воцарения. — Голос вельможи упал до почтительного шепота. — Думаю, что особых затруднений не возникнет в том, чтобы восстановить вас в правах, принцесса. В любом случае брак с одним из приближенных к престолу любимцев Феногена будет вполне возможен.

Все четверо, имея на лице строгое и торжественное выражение, поклонились.

— Счет родства в Мессалонике ведется и в кольцо и в свайку, — сказала толмачка, чуть запнувшись, чтобы вспомнить точное соответствие мессалонского выражения кудель и меч, вероятно. — Обе ваши линии, что женская, что мужская безупречны.

Золотинка опять почувствовала, что в животе урчит, но постеснялась сказать, что умирает с голоду, когда речь шла о великих предметах и событиях.

О принце Рее и принцессе Нилло почтенные вельможи не знали, в сущности, ничего, если не считать родословных счетов и некоторых имущественных обстоятельств. Они не представляли себе, что это были за люди, как жили, что любили и как погибли. После расспросов Золотинки удалось им только припомнить, что принц Рей был «писаный красавец», а принцесса Нилло соответственно «писаная красавица».