Всю дорогу до дома Бомбель подсчитывал прибыль от предстоящей выставки, а Терезия, разгоряченная ромом, мечтала, как было бы прекрасно завладеть сердцем графа, а потом и всем его состоянием.

– Что скажешь, дорогая? – Бомбель решил узнать мнение жены обо всем, произошедшем сегодня.

– Граф не такой простак, каким хочет показаться нам, – сказала она. – Думаю, Иссидору посылать к нему не нужно. Он еще чего доброго влюбится в нее и отдаст ей все свои несметные богатства. Не станем ничего усложнять, подождем…

– Не станем, – поддакнул Бомбель, поцеловав Терезию в щеку. – Ты – мудрейшая из женщин. Я горжусь тобой, Терезия Бомбель!

… Матиас пришел на ру Бельвиль к назначенному часу. Слуга пригласил его войти в дом, предложил стакан холодной воды, сказал, что хозяин сейчас придет. Матиас уселся на диван, осмотрелся.

– Зачем я нужен этим людям? – подумал он – В этом доме нет места для росписи. Не собираются же хозяева срывать шелк со стен, чтобы потом разукрасить их красками.

Его раздумья прервал высокий седовласый мужчина, появившийся в дверях. Густая борода придавала его лицу излишнюю суровость, в то время, как в глазах сияли озорные огоньки. Они выдавали веселый нрав и добродушие этого человека. Что-то в нем было неуловимо родное.

Матиас поднялся, улыбнулся, представился.

– Я – Вильгельм, хозяин этого дома. Присядьте, Матиас. Вы, наверное, недоумеваете, зачем я вас сюда позвал?

– Да, – Матиас смутился. – Не ожидал, что вы умеете читать мысли.

– Я мысли не читаю, не волнуйтесь, – Вильгельм улыбнулся. – Я бы и сам недоумевал, попав в такой дом. Я бы ушел, решив, что художнику здесь делать нечего. А вы не ушли, это хорошо.

– Я не ушел, потому что это невежливо, – сказал Матиас. – Раз уж я здесь, то я должен узнать все, что от меня хотят, а потом принимать решение.

– Рад, что вы такой серьезный человек, – похвалил его Вильгельм.

– Жизнь сделала меня таким, – проговорил Матиас, погрустнев.

– Простите, что приоткрыл ящик Пандоры, – Вильгельм тронул его за руку. – Перейдем к делу. Я, как и вы – художник. Правда, я рисую не всегда, а в моменты сильнейших переживаний. Порой на моих картинах появляются люди или предметы, которых я никогда прежде не знал, не видел. А по прошествии какого-то времени, люди, нарисованные на полотнах, появляются в моей жизни, словно я – их создатель, – улыбнулся. – Мистика, это точно. Но она не лишена реальных очертаний. Вас, Матиас, я вначале увидел на своем полотне, а потом встретил на улице. Узнав, что вы – художник, я пригласил вас для росписи стен. Согласитесь, это хороший повод не только познакомиться, но и подружиться.

– Могу я взглянуть на ваши картины? – Матиас изучающее посмотрел на Вильгельма.

– Конечно. Идемте. Они наверху.

Они поднялись по массивной лестнице, остановились перед двойной дверью. Вильгельм глубоко вздохнул, словно собирался погрузиться под воду, толкнул створки от себя. Матиас замер на пороге, воскликнув:

– Мама!

Альбертина смотрела на него со свойственной строгой полуулыбкой. Глаза такие глубокие, что можно утонуть. Матиас любил эти черные омуты. Он мог смотреть в них часами, чувствуя, как особая небесная сила перетекает от нее к нему и обратно. Именно этой небесной силы ему сейчас безумно не хватает. Не хватает маминого совета, маминой ласки и нежного голоса. Он не видел маму почти десять лет. Он не знает, где сейчас Альбертина, и от этого сердце разрывается и стонет:

– Мама, мамочка, ма…

Матиас повернул голову и увидел портрет сестры. На нем Иссидора живая, реальная. Она нарочно замерла, чтобы через миг рассмеяться своим звонким заразительным смехом. Ну же, Иссидора, отмирай! Но она молчит, выжидает. Чего она ждет? На кого она смотрит?

– Ваш портрет справа, – сказал Вильгельм.

Матиас повернул голову, вздрогнул, увидев себя в зеркале. Провел рукой по волосам. Зеркало осталось равнодушным к этому движению. Да и белая рубаха с кружевным воротником больше подходила для графских портретов столетней давности.

– Кто вы? – спросил Матиас, глядя в упор на Вильгельма.

– Граф Монтенуово… – и через паузу. – Твой отец…

Они стояли друг против друга и молчали. Матиас силился вспомнить картинки из своего детства, но не мог. Ему было два года, когда их с Иссидорой отправили в приют. Кто отправил? Почему? Тогда они не знали. Они держались за руки и плакали. По прошествии нескольких лет, когда они разыскали Альбертину, она сказала, что все произошло по вине злых людей, которые наказаны сполна. Когда Иссидора спросила об отце, мама сказала, что он граф, что он красивый, умный и очень их любит.

– Придет время, и он нас обязательно отыщет. Обязательно. Мы будем вместе, будем, – сказала она, надев Иссидоре и Матиасу на шею амулеты.

– Любовь шнурочек порвет, – добавила она таинственным шепотом.

Тогда Матиас ничего не понял. А сейчас почувствовал, как шнурок на шее лопнул, словно его перерезали ножом. Матиас прижал руку к груди, чтобы амулет не упал.

– Что с тобой? – Вильгельм подался вперед.

– Мамин амулет, – Матиас вытащил его из-за пазухи, протянул графу.

Тот взял тряпицу, расшитую Альбертиной, прижал к губам и заплакал. Он больше не мог сдерживать своих эмоций. Матиас испугался. Он никогда не видел мужских слез.

– Что с вами? – воскликнул он, сделав шаг.

Вильгельм его слов не расслышал. Он заговорил, желая выплеснуть все, что накопилось в его душе.

– Господи, благодарю тебя за этот подарок. Как я страдал все эти годы… Как мечтал взять в руки хоть что-то, что принадлежало моей незабвенной Альбертине. Я люблю ее всем сердцем. Эта любовь умрет вместе со мной… Вместе… – поднял голову. – Прости мою слабость, Матиас. Мужчина должен быть сильным. Я это знаю, но порой так трудно перебороть себя…

– Трудно, потому что не всегда нужно себя пересиливать, – сказав Матиас, обняв его. – Мама тебя любит, отец… И мы с Иссидорой тебя любим. Мы впитали эту любовь с материнским молоком. Мы с ней росли. Любовь сберегла нас от зла, от необдуманных поступков, от… – осекся, разжал объятия. – Я не знаю, где мама сейчас. Мы не смогли ее найти. Но я чувствую, что она жива.

– Я в это верю, Матиас, – Вильгельм вытер слезы. – Позволишь мне оставить амулет у себя?

– Да, отец…

– Оставайся здесь. Живи со мной, – предложил Вильгельм, взяв Матиаса за руку. – Мы будем вместе писать картины, а потом выставим их в галерее. Я договорился с банкиром, он даст мне свой зимний сад под выставку.

– Заманчивая перспектива, но я пока не готов жить здесь. Я – креол. Свобода для меня важнее всего. Мы привыкли обходиться малым, а здесь слишком много вещей, – сказал Матиас.