Таким образом, тесные дружеские отношения, сопровождающие уход за волосами, заставляли считать цирюльников и парикмахеров ненадежными хранителями чужих секретов. Считалось, что эти люди неразборчивы в социальных связях. Физический и эмоциональный контакт в процессе ухода за волосами, однако, также ведет к более явной сексуализации. Волосы чувственны; прикосновения к лицу, голове и шее способны возбуждать. Проще говоря, причесывание может иметь сексуальный подтекст. Именно так его рассматривал Сэмюэль Пипс (ил. 3.4), в чьем дневнике описаны удовольствия, которые он получал, когда служанка причесывала его волосы. Поначалу это были чувственные встречи, во время которых Пипс, иногда в течение целого часа, упивался лишь ощущениями от ухода за волосами[191]. Постепенно его пассивное наслаждение становилось все более сексуально активным, а его проза — все более скрытной, поскольку он кодировал свои заметки с помощью особого шифра, предназначенного для описания его эротических переживаний: «и все время, пока Деб расчесывала мои волосы, я tocar ее своей mano para mi огромному удовольствию [Я трогал ее своей рукой к своему огромному удовольствию]»[192]. В конце концов его жена Элизабет застала его за этим:

Слуге XVIII века Джону Макдональду, о котором уже говорилось выше, парикмахерское искусство открыло простор для реальной или гипотетической сексуальной активности, ведь уход за волосами предоставлял ему привилегированный доступ к женщинам в их личных покоях — проявление того, что Дон Херцог назвал «напряженной экономикой анонимности, личного пространства и сексуальности»[194]. Из-за этого некоторые в то время чувствовали, что «дамы, безусловно, поступают неблагоразумно, нанимая для себя так много мужчин-парикмахеров. Это нескромный обычай»[195]. Подобное представление о взаимоотношениях дамы и ее парикмахера отражено в большом количестве эстампов того времени. На гравюре «Подсказка мужьям, или Уборщик, должным образом убранный» 1776 года (ил. 2.19) пожилой муж врывается в покои своей жены в момент, когда ей делают сложную прическу. Опозоренный супруг замахивается хлыстом на парикмахера, молодого мужчину в преувеличенно щегольском парике в стиле модников-макарони. Позади мужа потешающаяся служанка складывает пальцы в жесте, символизирующем рога, а на стене на заднем плане висит портрет, на котором женщина запускает руку в разрез своей юбки в области гениталий. Жена в дезабилье держит в руке длинную булавку, что можно интерпретировать как фаллический символ. Мораль ясна. Подобные представления о распутности парикмахеров остаются привычной частью профессии и в наши дни: «Существует ли работа лучше для молодого, здорового мужчины с ненасытным аппетитом до телочек, чем близкое общение с двенадцатью женщинами в день? Это, безусловно, одно из главных преимуществ выбора парикмахерского дела в качестве карьеры»[196].

Интересно, что цирюльники оказались в стороне от этого разгула. Несмотря на свою роль поставщика презервативов или советов и тесное физическое взаимодействие со своими клиентами, сами они остаются бесполыми. Цирюльники также возглавляют сообщества, которые являются выраженно (хотя и не исключительно) гомосоциальными, но не гомосексуальными. Фигура женского парикмахера-мужчины имеет совершенно иной путь развития. Парикмахер, как мы видели, воображается сексуально активным, воплощая потенциальную или реальную угрозу достоинству женщины и супружеской чести ее мужа. Однако он также воспринимается как женоподобный, беспомощный мужчина (ил. 2.20). Это различное культурное восприятие цирюльника и парикмахера сохраняется, несмотря на сходство их профессий и тот факт, что в значительной степени они владеют набором одних и тех же навыков. Вне всякого сомнения, одновременная демаскулинизация и сексуализация парикмахера объясняется тем, что он имеет дело с клиентами женского пола, его притязаниями на более высокий социальный статус, чем у цирюльника, и его подчеркнутой связью с модой, как в собственной самопрезентации, так и при создании модных причесок для своих клиенток.

Ил. 2.19. Подсказка мужьям, или Уборщик, должным образом убранный. 1777

Ил. 2.20. Monsieur le Frizuer. 1771. На этом изображении представлен французский, или офранцуженный, парикмахер. В руке он держит щипцы для завивки, а из кармана спускается прядь накладных волос. Его изящный облик — мушки, рапира, узорчатые бриджи, полосатые чулки и высокий фигурный парик — говорит о его изнеженности

Два противоположных представления о парикмахере — женоподобном и ловеласничающем, гетеросексуально активном и гомосексуальном — часто сосуществовали одновременно. Так, писательница Мэри Хейс (1759–1843) в своем рассуждении о правах женщин в конце XVIII века, задалась вопросом, почему женщины более высокого социального положения, от которых можно ожидать большей утонченности, «без стеснения допускают к себе парикмахеров-мужчин». И в то же время она называет таких парикмахеров «господами неопределенного пола» (she-he gentry)[197]. Спустя столетие это одновременное распространение гомосексуального образа и его решительное отрицание в виде указаний на гетеросексуальную распущенность сохранило свою силу. Парикмахер Рэймонд (1911–92), чьи появления на телевидении и манерная самопрезентация сделали его знаменитостью в 1950‐х годах, сознательно культивировал китчевый образ гомосексуала. Известный по прозвищу мистер Тизи-Уизи (Mr Teasy-Weasy, буквально: «Кокетливые Завитки». — Прим. пер.) (причиной тому были его фирменные прически с завитыми локонами), он выглядел «невероятно холеным», в костюмах индивидуального пошива, с шелковыми носовыми платками, напускным французским прононсом и длинными папиросками (ил. 2.21). И при этом он «бесчестно обращался с женщинами». Он был «истинным „итальянским жеребцом“, и дамы становились в очередь, чтобы попасть к нему на прием»[198]. Видал Сассун описывал двойственную сексуализацию в своем собственном салоне похожими словами. Однажды он провел собрание сотрудников для обсуждения «чрезмерного либидо» своих стилистов, считая, что соблазнять замужнюю клиентку неэтично. На что один из сотрудников ответил: «Всем все равно. Они в любом случае думают, что мы все гомосексуалы»[199]. Существует еще слово «обжиматель» (crimper). Так называют себя стилисты независимо от своей сексуальной ориентации, но происходит оно из языка «полари» — жаргона мужчин-геев XX века[200]. Из этого особого лексикона «обжиматель» перебрался в салон, и коннотации женоподобия, которые он с собой несет, были включены, иронично или серьезно, в профессиональный образ многих из его референтов.