падший ангел Люцифер, искуситель Адама, князь преисподней и господин более мелких бесов»: эта грамматическая неопределенность является языковым отражением промежуточных зон русского потустороннего мира, населенных разнообразными духами, силами, существами [Райан 2006: 66][112]. Эта двойственность благоприятствовала проявлениям прагматизма и различным градациям при рассмотрении стандартных дел о колдовстве. Канторович верно замечает, что магия не считалась чем-то категорически противоречащим религии, а потому

вина обвиняемых вытекала не из греховного начала колдовства, а измерялась экономическим началом – степенью и количеством нанесенного ущерба. <…> Судьи принимали к своему решению дела о колдовстве как частные случаи и были чужды каких-либо фанатических представлений о необходимости искоренения колдовства во имя каких-либо общих демонологических понятий [Канторович 1990: 163].

В России мы обнаруживаем отсутствие не только таких важных понятий, как дьявол или демоническое начало, но и самой теории вселенской борьбы добра и зла, во многом определившей характер охоты на ведьм в Европе.

Преступники, вооруженные магией: российское законодательство и представления о колдовстве

Если в Европе на тему колдовства были исписаны горы бумаги, то в России позиция властей или элиты общества по этому вопросу почти не проговаривалась. Возьмем официальные предписания: все, что у нас есть – это некоторые соображения церковных деятелей, довольно-таки немногословные царские указы, беглые упоминания и вопросы в исповедных вопросниках, несколько абзацев в «Домострое». Источники XVI века выглядят более богословски ориентированными по сравнению с позднейшими и включают некоторые отсылки к представлениям о колдовстве как о дьявольском порождении. Очень подробные замечания относительно магии и колдовства мы находим в «Стоглаве» – сборнике решений Стоглавого собора, созванного в 1551 году. Участники собора, видные церковные деятели, сформулировали сто вопросов, которые затем представили царю для разрешения вместе со своими предложениями по каждому из них. Упоминания о колдовстве, магии и прочих «бесовских» действиях разбросаны по всему тексту. К примеру, участники собора с негодованием высказывались по поводу пагубного влияния волшебных книг:

Благочестивому царю в царствующем граде Москве и по всем градом своя царская заповедь учинити, чтобы таковыя волхвы и чародеи, и кудесники, и смотрящие во рафли, и во аристотелевы врата, и по звездам и по планитам смотря дней и часов, и теми дьявольскими действы мир прельщают и от бога отлучают и прочая еллинская бесования творят, и таковая вся богомерзская прелесть и святыми отцы отречена бысть. И от ныне бы и впредь та ересь попрана бы была до конца в твое христолюбивое царство [Стоглав 1862: 179–180].

Заклеймив совместное мытье в банях, бродячих скоморохов, пьяный разгул, азартные игры и прельщение людей лжепророками, собор вновь обратился к колдовству и «злым ересям», которых придерживались обладатели запрещенных гадательных книг. «И теми дьявольскими действы мир прельщают и от бога отлучают», – сказано о них в «Стоглаве». Собор рекомендовал: «…и тем быти от благочестивого царя в великой опале, а от святителей по священным правилом в конец во отлучении» [Стоглав 1862: 179]. Царь быстро откликнулся на опасения, высказанные собором, и в 1552 году выпустил указ, запрещавший проявления безнравственности в целом, такие как пьянство, сквернословие, бритье бороды и усов. Запрещалось в том числе обращаться к «чародеям, волхвам и звездочетцам», за что полагалось наказание: «И тем быти от Царя и Великого Князя в великой опале, по градским законом, а от Святителей им же быти в духовном запрещении, по священным правилом»[113].

После обличения волшебных книг собор перешел к «еллинскому бесованию»: в «Стоглаве» перечисляются наиболее распространенные его виды и осуждаются различные народные обычаи, без разбора называемые «бесовскими» или даже «сотаническими». Под эти бранные определения подпадали все разновидности бесчинств. Утверждалось, что «скоморохи, обманщики и мошенники» побуждают людей скакать и плясать, предаваться «бесовским играм» и петь «сатанинские песни» на погостах. В канун религиозных празднеств, таких как Рождество Христово, Рождество Иоанна Предтечи, Преображение, молодежь собиралась «на бесовские песни, и на плясание, и на скакание, и на богомерзкие дела». Это продолжалось всю ночь. «И бывает отроком осквернение и девам растление». Собор предложил: «Таковых бы древних бесований еллинских не творили и в конец престали, занеже святыми отцы те все еллинские прелести по священным правилом отречены быша, и православным хрестьяном не подобает таковая творити» [Стоглав 1862: 189]. «И тем бога прогневают», – отмечали участники собора. И далее:

И того ради по священным правилом и по заповеди святых отец отныне и впредь всем православным християном на таковая древняя еллинская бесования не исходити ни во градех, ни по селом, ни по рекам. И о том благочестивому царю по всем градом и по селом своя царская заповедь учинити, чтобы православные християне на таковое бесование еллинское впредь не сходилися и чтобы то еллинское бесование отныне и впредь божиею благодатию и в твое христолюбивое царство попрано было до конца [Стоглав 1862: 392–393].

В главе 93 перечисляются языческие практики, осужденные предыдущими церковными соборами, и делается решительный вывод: «Всякое волхвование отречено есть от бога, яко бесовское служение есть. Сего ради собор сей отныне таковая творити не повелел есть и запрещает причетником – извержением, простым же – отлучением» [Стоглав 1862: 402].

Райан считает это жесткое заключение убедительным доказательством в пользу того, что в России все-таки усматривали необходимую связь между магией и дьяволом. Можно пойти еще дальше и указать, что «волхвы и чародеи, и кудесники» осуждались «Стоглавом» как дьявольское отродье и еретики не потому, что они губили собственную душу (хотя, вероятно, и делали это), а по той причине, что причиняли гораздо более масштабный вред: «И теми дьявольскими действы мир прельщают и от бога отлучают» [Ryan 1998:49–84]. Между тем разнообразие аспектов поведения, определявшихся в этом документе как «бесовские» – прыгание через костер, сквернословие, хождение «ватагами» с преступной целью, игра на музыкальных инструментах во время свадеб, – заставляет предполагать, что само это слово имело более широкое значение, нежели понятие «сатанинский» на Западе, недвусмысленно подразумевавшее заключение договора с дьяволом. Глава 20 «Стоглава» – помещенная между теми, где порицаются «еллинские [то есть языческие] беснования» – клеймит «бражников»: «…всякие бражники зернью играют и пропиваются. Ни службы служат, ни промышляют, и от них всякое зло чинится: крадут и разбивают и души губят». Высказывается соответствующее пожелание: «И то бы зло искорените», – и «бражников» призывают: «…и жили бы покрестьянски» (т. е. по-христиански). Видно, что даже мелкие прегрешения осуждались как несовместимые с христианством, а следовательно, являлись «богомерзкими» или даже «дьявольскими» либо «бесовскими» [Стоглав 1862: 182][114].

Переодевание в одежду другого пола («Такоже мужем и отроком женским одеянием не украшатися, ниже просто