Незнакомка собрала свое имущество и направилась к двери.

— Я посплю на чердаке, если тебе все равно. Люблю быть поближе к крыше. Это удобнее, чем черный ход, когда приходят незваные гости.

Клауди нахмурился и стал играть ключами:

— Но ведь сейчас день!

— Я вполне отдаю себе в этом отчет, — ответила она.

— Но солнце светит!

— Как правило, днем именно так и бывает. Так что?

— Ну... ты точно уверена, что хочешь прямо сейчас выйти?

— Клауди, спасибо за заботу, но открой эту дурацкую дверь, о'кей? Я не вспыхну и не сгорю.

Она явно его не убедила, но дверь он все-таки отпер. Неизвестная потрепала его по плечу и нырнула через порог в утреннее солнце.

— Ты не волнуйся, — бросила она на ходу, — я кремом от солнца намазалась.

* * *

На чердаке воняло пылью, крысиным пометом, сухой гнилью и плесенью. Посередине мог бы встать прямо взрослый мужчина, но в углах даже мыши пришлось бы пригнуться. Не Тадж-Махал, но и не самое худшее из мест, где ей приходилось пережидать день. Вытащив из-под свеса крыши весь в пятнах матрас, она скинула с него использованные шприцы и пустые ампулы из-под крэка. От матраса еще воняло мочой и другими выделениями, но сойдет.

Единственным окном было слуховое окошко на петле, и его можно было распахнуть для вентиляции. Присев на корточки, чтобы порыться в сумке, неизвестная выглянула из окна — и увидела прямо напротив колокольню.

Хотя до нее было квартала два, вид ничего не загораживало: окружающие дома были не выше трех-четырех этажей, а она сейчас находилась на чердаке шестиэтажного здания. Смутно вспомнилось что-то вроде церкви по дороге к Черной Ложе, но она тогда не сообразила, что это так близко от логова Клауди.

Хотя сильный свет резал глаза чуть ли не до боли, зрение женщины все равно было в пять раз острее человеческого. Прищурившись против солнца, она смогла разглядеть, что колокола сняты. Бог мог повернуться к Городу Мертвых слепым глазом, но не его представители на земле.

Что-то шевельнулось в глубокой тени звонницы — не птица и не летучая мышь, слишком большое. Неизвестная пригляделась получше. Ей сразу было ясно, что кто-то хочет скрыться от любопытных взглядов. Сперва она решила, что Эшер разгадал ее двойную игру и послал кого-то из своих миньонов за ней шпионить, но тут же отказалась от этой мысли. За ней точно не было хвоста, по крайней мере люди за ней не следили. А этот бездельник на колокольне — никак не Свой. Нет, кто бы ни следил за ней, это кто-то из несчастных обитателей Города Мертвых.

Но она была слишком усталой, чтобы проблема, кто там за ней подглядывает, занимала мысли дольше нескольких секунд. То, что она умеет передвигаться днем и иммунна к солнечному свету, еще не значило, что он ей приятен. Ей надо бросить кости горизонтально, чтобы подзарядить батареи и дать телу покой — пусть залечит все раны или травмы. К тому же ночь была длинная и полная сыщицкой работы, теперь надо отдыхать.

Когда женщина рухнула на матрас, кровяное давление у нее полетело камнем вниз, как и частота дыхания и сердцебиения. По всем внешним признакам она была мертва.

По крайней мере до захода солнца.

Во сне она видела, как садится в машину.

Только это была на самом деле не она, это была личность, существовавшая до ее создания и породившая ее, когда умирала, изнасилованная и выброшенная из жизни принцем демонов, Дениз Торн.

В этом сне она видела, как Дениз садится в машину. Она сама — всего лишь призрак, немой и неощутимый, глядящий, как ее прежняя личность медленно топает к своей судьбе, и не в силах изменить ход событий. Да, таким должен быть на вкус Ад.

В тысячный раз смотрит она, как ослепительный и изысканный джентльмен и плейбой лорд Морган превращается в оскаленного вампира. На ее глазах чудовище с рубиновыми глазами завладевает юными разумом и телом перепуганной Дениз, насилует ее и безжалостно выбрасывает на дорогу. Вот он удовлетворяет свою неестественную похоть, входя и впиваясь в нее одновременно, наполняя ее утробу мертвым семенем и заражая кровь заразой нежити.

На ее глазах рассыпается разум и погибает душа Дениз Торн, и рождается она, восставая, как Афина из головы Зевса. Вот Морган выбрасывает ее голое использованное тело с сиденья своего «роллс-ройса», как пустую обертку от чипсов, и покидает мертвой в сточной канаве лондонского Ист-Энда. Ей лишь несколько мгновений от роду, но она уже начинает понимать смысл этой игры: выживание наиболее приспособленных.

Окружающий мир коробится, время ускоряется, как бывает в снах. Хотя она не видит, что проваливается в эти щели времени, она знает, что происходит за сценой. Ведь это же произошло с ней, разве не так? Вот она стоит на крыше Эмпайр-Стейт-Билдинга. Прошли уже десятки лет. С ней лорд Морган — только он уже не ослепительный изысканный плейбой, столько лет назад соблазнивший Дениз Торн. И лицо у него искажено страхом. Губы искривлены в постоянном уродующем оскале, левый глаз белый, как у вареной рыбы. Неизвестная смотрит, как она же ласкает изуродованное лицо повелителя вампиров, ласково, как любовница, потом погружает клыки ему в горло. Морган поражен — потом напуган, а она высасывает силу его жизни. Он отбивается и хочет вырваться из ее объятий, но бесполезно — конечности уже начинают увядать и гнить. Он вопит и беспомощно машет остатками руки и ног, пока она превращает его в еще живое воронье пугало.

Небо наверху наливается цветом кровоподтека, стежки молний распарывают подбрюшье туч. Удовлетворенная своей работой неизвестная бросает иссушенные останки. Морган больше похож теперь на марионетку, чем на человека. Хотя она высосала из него самую его суть, у повелителя вампиров еще остались силы, чтобы молить о пощаде. Неизвестная смотрит, как сама поднимает ногу и опускает каблук на череп своего сира, обрывая нить зла, протянувшуюся через семь с лишним веков.

Она понимает, что должна испытывать восторг, радость, хотя бы извращенное наслаждение — ведь она как-никак двадцать пять лет разыскивала этого гада, лишившего ее человеческой сути. Но нет чувства конца работы, а есть лишь ярость, кипящий вихрь ярости. Во сне она глядит на кипящее небо, на зловещие грозовые тучи, и вдруг она больше не видит себя. Она смотрит в сердце надвигающейся тьмы и там видит пару глаз. Они кроваво-красные, без зрачков, без белков — просто огромные налитые кровью глаза. И она знает, как всегда знают сновидцы не сказанное во сне, что смотрит она в глаза Другой — вампирской стороне собственной личности, той стороне, что наслаждается чужой болью, радуется страданию врага, упивается жестокостью. Это та сторона ее личности, которой она боится, но без которой ей не выжить.

Другая смотрит прямо на нее, и голос ее сотрясает небеса.

— Берегись.

Неизвестная зажимает уши руками, хотя и знает, что это все во сне.

— Берегись колдуна крови.