жандармским офицером. Сам он эту повесть иначе как ерундой не называл, но российское начальство всегда лучше разбиралось в литературе, чем сами авторы.

А если всерьез, ему очень, чисто по-российски повезло, ибо спустя всего год начался процесс по делу Петрашевского, а Салтыков-Щедрин не только ходил в этот кружок, но и дружил с его основателем. Так что стоять бы ему на эшафоте рядом с Достоевским, но являлся он ссыльным, и насчет этого кружка воспаленных юношей его допрашивали лишь в качестве свидетеля.

Мотался по всей губернии этот усердный молодой чиновник, сочинял за начальство годовые отчеты (специальный переписчик был к нему приставлен по причине неразборчивого почерка) и начисто забыл, казалось бы, свои литературные забавы. Ни единого свидетельства не сохранилось. Однако, возвратившись в Петербург, через каких-то несколько месяцев он предложил журналу «Русский вестник» объемистые «Губернские очерки». Без заметок-заготовок, сделанных заранее, такое быстро не напишешь. А значит, в этом доме, не внушающем никаких подозрений (тут и пили, и играли в карты), где-то прятал он заветную рукопись, тихо радуясь, что она пополняется. И я с чувством душевной близости опять прошел по комнатам, стараясь догадаться (сам три года в своей сибирской избе прятал рукопись на чердаке между бревнами – прости, читатель, манию величия, явленную в этой ассоциации, но ссыльные всея земли равны по чувству страха за свои бумаги). Вот и доверяй после этого письменным заверениям чиновника Салтыкова, что исправился и умоляет о возможности вернуться. И ему не доверяли.

Тут возникает человек, об имени которого не догадался бы даже такой великий знаток того времени, как историк Натан Эйдельман. О, как бы я был счастлив загадать ему эту загадку! Но как раз, когда я все это пишу, друзья в Москве пьют водку, отмечая двадцать лет со дня его внезапной смерти.

Сопровождая своего нового – после Пушкина – мужа, генерала, посланного в Вятку по делам солдатского набора (шла Крымская война), сюда приехала Наталья Николаевна Ланская. О чем она разговаривала с Салтыковым, познакомившись с ним на балу (провинциальные балы роскошны), что они вспоминали, сидя у него дома (а она туда наезжала), и мелькало ли в их беседах светлое имя Пушкина – никто не знает. Только легенда есть (в музее рассказали), что к последнему салтыковскому прошению помиловать и отпустить из ссылки было приложено личное ходатайство Натальи Николаевны Ланской. И в тысяча восемьсот пятьдесят шестом советник губернского правления Салтыков-Щедрин оставил этот дом.

Потом мы неторопливо проехали по краю огромного оврага, заросшего кустами и деревьями, и тут я услыхал историю, которая такой дурацкой радостью меня наполнила, что более я ничего смотреть не захотел. А благодетель Рома Гозман мне еще и книжку подарил, где вся история описана.

Этот Раздерихинский овраг был некогда надежной защитой древней Вятки. На краю его стояла крепостная стена, с которой горожане лили горячую смолу на головы нападавших и поражали их стрелами из луков. А в пятнадцатом веке приключилась горестная история.

Еще была Вятка вольным городом, еще не прибрала ее Москва под свою широкую руку, правили городом воевода и три атамана. Жили горожане пушным промыслом, ремеслами и торговлей. И разнесся слух однажды, что идут на Вятку татары. Быстро собрались вятичи на площади, обсудили свои силы и решили, что сами не справятся, надо просить помощи. Ближе всех был Великий Устюг, туда гонцов и послали. А спустя неделю донесли сторожевые, что к городу приближается чья-то рать. И хоть не ночью дело было, но стояла тьма кромешная, как и положено в хорошем эпосе. Когда втянулось это войско в Раздерихинский овраг и к стене подступило, горожане принялись за дело: полилась горячая смола и стрелы полетели. С криком бросились врассыпную незадачливые воины, и вятские смельчаки кинулись их преследовать. Завязалась нешуточная битва, полилась кровь с обеих сторон, пал в бою отважный воевода. Не сразу распознали вятичи, что дерутся не с татарами они, а с подоспевшей к ним дружиной из Великого Устюга. Но четыре сотни уже пали в этой битве. Учинили по ним пышные поминки (с той поры, возможно, и пошла присказка – «своя своих не познаша и побиваша»), и часовню порешили тут поставить в память столь оплошно убиенных.

А татары так и не пришли.

Поминки совершались каждый год, на них устраивали состязания стрелков из лука и борцов и пили изобильно, постепенно этот день стал из поминального – праздничным.

Но что ж тогда произошло? Как можно было спутать устюжан с татарами, которые от века налетали конницей? Ответ на этот заковыристый вопрос совсем недавно дал один местный писатель в своей книге сказов о когда-то вольной Вятке.

Незадолго до той трагедии явился в город Вятку очень неказистый человек. Был заметно кривоног он и слегка горбат, кудрявились из-под нелепой шапки волосы и круто опускался длинный нос к рыжей бороденке. В кафтане был каком-то странном, глаза нехорошие, и пухлые слюнявые губы. А звали его – Ицка, сын Соломона.

Вздрогнули, читатель? Лично я был рад безмерно: очень люблю узнавать про разные злодейства нашего народа, где к тому же и нечистой силой пахнет.

Ибо Ицка Соломонович был тайным колдуном. Он быстро умертвил невинную старуху Феклинью, которая лечила весь город целебными травами, и даже не пощадил ее любимого гуся. Все это, чтобы занять ее избу, удобно расположенную на отшибе. После он обвинил в воровстве и нерадивости местного сборщика налогов и сам стал мытарем, затеяв непомерные поборы. Атамана Аникея он споил хмельной медовухой и очаровал настолько, что тот шагу от него не отходил и подтверждал своим авторитетом все, что Ицка говорил. Когда гадали жители, чье войско подходит к городу, безвольный Аникей за Ицкой вслед стал убеждать сограждан, что это непременно татары, а коней они недалеко в лесу оставили, чтобы сподручней было штурмовать стены. Сами устюжане после вспомнили, что потому они на штурм пошли, что встретился им маленький горбатый человек, который сообщил, что татары уже взяли Вятку, празднуют победу и бесчинствуют и самая пора сейчас на них напасть внезапно.

Но для чего же это учинил зловредный Ицка Соломонович? От нестерпимой страсти зло творить или какой-то у него другой был умысел?

Конечно, был, и вятичи это довольно быстро обнаружили. Когда пошли они на поле боя, чтобы павших с почестями похоронить, то ходили там по полю Ицка с Аникеем, и обшаривал атаман карманы покойников, а Ицка складывал добычу в кошелек. И конечно, кинулись на них разъяренные воины, да только вместо Ицки