— И всегда, как говорит Дрюня, одним и тем же маршрутом.

— Последние четыре раза — точно, — подтверждает тот.

— И вот он подал идею… ну, в общем, деньги у нее изъять. — Вадим замолчал, оглядел нас. Никто не хмыкнул, не вздохнул скептически — мы полны внимания. — Есть один двор, — голос бригадира стал живее, — я там был сегодня, поглядел… Удобное место. Старуха еле шевелится, зрение у нее вроде совсем голимое.

— Да ноль просто! — встревает Лёха опять. — Как-то, я еще с женой тогда жил, захожу за справкой для жэка, а главбухша одна, и очки затерялись…

— Погоди, — перебивает Вадим, — все знают про ее зрение… Короче говоря, достаточно тихо подойти сзади, сбить очки и выхватить сумку. Двор очень удобный — рядом пустой барак, людей выселили недавно, вокруг сараи, огороды. Из этого двора несколько тропинок между заборов. Ходят там редко. Так, Дрюня?

— Так, так!

— И вот — можно попробовать. Я приблизительно подсчитал, сколько у нее может быть денег с собой. — Вадим достал из кармана бумажку. — За неделю обычно бывает восемь спектаклей. Две сказки и шесть вечерних. Взрослые билеты от сорока до семидесяти рублей, детские — по тридцатке. Берем самую минимальную стоимость — сороковник. Ну, среднюю. И минимальное среднее количество зрителей на спектакле — пятьдесят человек. Получается — спектакль дает две тысячи рэ. По самому малому! Восемь спектаклей — шестнадцать тысяч. Это, повторяю, самый минимум. Плюс программки, многие бинокли берут…

— А буфет?! — вскрикивает Лёха. — Буфет-то сколько башлей дает!

— Придурок, — говорю, — буфет по другой линии.

— Да, буфет не считаем, — поддерживает меня Вадим. — Берем за реальную цифру — шестнадцать. Делим на пять…

— Парни, я — пас, — режет Димон. — Оставался бы с вами, так с радостью, а так — пас.

Андрюня начал было уговаривать, но бригадир тут же его оборвал:

— Кончай!.. Пас так пас. Делим на четверых. Получается… получается по четыре тыщи. Без каких-то двухсот штук — две наши месячные зарплаты.

— Которые, — Лёха не может не вставить ехидным голоском, — бля, мы хрен когда видели!..

Он, кажется, больше всех загорелся. Димону, тому по барабану, он уже почти не с нами, у него впереди денежная работа, рисковать, ясно, не хочется. Вадим с Андрюней подали эту идею, но особо не кипятятся… Мне же слабо верится, что мы действительно решимся на такое дело. Просто, скорей всего, побазарим всласть, мечтая о решительном шаге, и потом постепенно замнем…

— Так вот, парни, — после долгого, неуютного молчания произносит Вадим. — Сегодня четверг. Есть время подумать, обмозговать, что и как. Во вторник я пойду прослежу за бухгалтершей, проверю. А через пару недель, наверно, готовьтесь.

— Да чего тянуть? По четыре куска на рыло — не мелочь! — не разделяет осторожность бригадира все тот же дебильчик Лёха. — Валить ее однозначно и побыстрей! Только надо как-нибудь в масках, в другой одежде. О! Вот Ромыч как раз новые шмотки купил, он и грохнет!

— Лёх, если в этом проблема, — спешу отпарировать, — я могу тебе дать шмотки на полчаса. Размер у нас почти одинаковый. Могу даже чулки прикупить для твоей морды…

— Да пойми, сама судьба тебя выбрала! Как раз сегодня у тебя появилось шмотье, и сразу же — наш разговор. Видишь, это знак судьбы, знак, что должен именно ты…

Скрипнула дверь, табачный туман всколыхнулся от потока свежего воздуха. В кандейку ворвалась помреж Аня, зашипела, давя нас своими шарами-глазищами:

— Что сидите, а?! Живо на сцену! Три минуты у вас!.. И дверь смазать надо, невозможно же…

Вскакиваем, тушим окурки. Надо успеть поменять декорации, пока Лариса Волкова у рампы объясняется в любви сорокалетнему юноше Михееву. Ее монолог длится три минуты, и за это время роскошная гостиная должна превратиться в городскую площадь…

Дядь Гена довез нас до перекрестка Трудовой и Мичурина. Отсюда до общаги метров триста.

Уже совсем ночь, в домах светятся редкие окна, почти нет горящих фонарей. На улице безлюдно и тихо. Большинство людей давно в постелях, давно спят, набираясь сил для очередного дня. Лишь Торговый комплекс вдалеке блещет своими огнями, шумит музыкой. Он — как маяк, как островок круглосуточной бурной жизни, платной радости.

— Ёб-б-бтать! — злобно выдыхает Лёха и плетется в темноту мертвых дворов.

Иду вслед за ним. Успокаивая, издеваюсь:

— Ничего, скоро и у тебя появится шанс поучаствовать в празднике. Вот бухгалтершу грохнешь…

— И грохну! Сука, один грохну, если вы мудиться будете. Шестнадцать тыщ, это ж… Они у меня все закувыркаются, я им покажу, как надо жить! — Лёха с ненавистью и завистью, через плечо, смотрит на зарево Торгового. — Уж я оттянусь на всю катушку!

— Украл, выпил, в тюрьму, — усмехаюсь, — романтика!..

На крыльце общаги обычная туса. Какие-то парни, какие-то девки. Что-то решают, спорят, считают бабки, освещая их зажигалками. Хлебают водку из горла. На своем птичьем языке верещат вьетнамцы, лопочут китайцы, суя в рожи друг другу мятые десятирублевки.

Мы с Лёхой просачиваемся меж ними, стараясь никого не задеть, не пихнуть, а то вполне могут возникнуть напряги. Эти узкоглазые — заводные ребята, и их полно. Только какой шум — выскакивают из всех щелей, как насекомые, и тогда уж от них не отобьешься. Если и не до драки доходит, то мозги своими «тень! пень! мень!» так закомпостируют, что хуже мордочистки.

Первым делом по традиции направляюсь в клозет. Заодно заглядываю в кафельную коробку бывшей кухни. Подоконник пуст и заброшен, девочки с золотисто-каштановыми волосами опять нет. Уже который вечер. Исчезла. Взяла и исчезла… Подразнила несколько раз — и все. Подоконник осиротел. А ведь как теплело это заплеванное, бесхозное помещеньице, как освещалось ласковым светом, когда она была здесь… И вот снова холодно и темно, я снова один и нужно искать среди сотен чужих, страшных ту, что станет любимой и, может быть, любящей; она будет манить и отталкивать, сниться то в сказочных, то в кошмарных снах. Короче, снова надо в кого-то влюбляться без особой надежды на ответное чувство… Что я могу дать, предложить? К каким радостям повести любимую? Даже в кафе коктейлем угостить не имею возможности. И, значит, остаются только мечтания и прочая беспонтовая шняга, заменяющая реальную жизнь со всеми ее удовольствиями… Можно, при желании, конечно, можно превратить эту грязную коробку бывшей этажной кухни в какой-нибудь райский сад, населить ее десятком обворожительных нимфочек, можно насладиться их иллюзорной любовью и придуманным счастьем; можно представить себе все, что угодно. А потом неизбежно придется очнуться, оглядеться и, встряхнувшись, плюнув на истресканный кафель, поматериваясь, вернуться в гадкую, надоевшую, но единственную и родную жизнь.

Лёха задает храпака на все лады. А мне снился ласковый сон, чудесные, до цвета молочного шоколада загорелые женщины на песчаном берегу вечно теплого моря, кокосы, белые яхты. Я в этом сне был самым богатым, красивым, самым-пресамым главным. Женщины, яхты, виллы, кокосы вились вокруг меня, как букеты цветов, а я то ласкал их, то отгонял. Мне было так свободно и хорошо, как никогда еще не было ни в жизни, ни в снах.