Настя склонилась к маленькому окошку «Справочной», за которым сидела женщина в белом халате.

– Дмитрий Петрович Медведев у вас находится? – спросила Настя. – Можно его увидеть?

– Посещения по субботам, с десяти до тринадцати, по разрешению доктора. У Медведева разрешения нет.

В голосе женщины отчетливо слышалось удовольствие отказа.

– То есть как? – оторопела Настя. – Я не могу увидеть своего мужа? Тогда я требую встречи с доктором!

– Беседы с врачами по средам с семнадцати до восемнадцати, – то же зловредное наслаждение властью.

Настя сталкивалась с этим не раз: подавальщицы в столовых, продавщицы в магазинах, уборщицы с ведрами и швабрами испытывали к Насте, ухоженной, модно одетой, классовую женскую ненависть и при любой возможности эту ненависть демонстрировали.

– Я хочу видеть главного врача! – Настя почти кричала, словно обезумела. – Как к нему пройти? Где тут дверь?

Помещение было небольшим – три на пять метров, с лавками по двум стенам, с окошком «Справочной» в стене напротив входа. Кроме Насти и Марфы, в комнате никого не было. Окошко с двойными рамами и решеткой открывалось вовнутрь. Справа от окошка Настя увидела дверь, принялась дергать за ручку. Безуспешно – закрыто. Справочная медсестра по ту сторону границы привстала и едва не полностью высунула голову в окошко – насладиться корчами расфуфыренной ленинградской дамочки в котиковой шубе.

– Миленькая! – подошла к окошку Марфа, согнулась в три погибели. – Доченька, не откажи! Умилостивись! Мы сыночка моего уж месяц по моргам да больницам ищем, исстрадались. Нам бы только одним глазком! Только удостовериться, что жив он! За любую плату! Если ты сама мать, поймешь меня. Не серчай на Настю, невестку мою. Она хорошая, сама я ее вырастила. И сынок мой хороший. Дык только он ли в ваших палатах? Он пил, горе как пил, Настя не сдюжила.

– Он, кто же еще? – вернулась на место справочная женщина. – При нем паспорт был.

– Паспорт и украсть могли, он же эпилептик, на Войне артиллеристом множественно контузило. Мог в припадке отключиться, а лихие люди паспорт вытащили. Одним глазком, касаточка!

– Не могу я! – сказала сочувственно женщина, еще минуту назад бывшая вредной хозяйкой «Справочной». Добавила шёпотом: – Это не доктор, он сам, больной Медведев, отказался от посещений.

– Ах! – У Марфы подкосились ноги. – Точно украли доку́мент! Где ж он сам, моя кровиночка?!

– Женщина, не плачьте. Так и быть. За вами никого нет?

– Пусто тут.

– Идите к последнему окну с обратной стороны здания. Там процедурная. Я сестре скажу, чтобы вызвала его. Только вы уж без представлений, а то влетит мне.

– Всеми святыми клянусь!

Стекла зарешеченных окон в больнице были до половины закрашены белой краской, заглядывать бесполезно. Но в процедурной краска в нескольких местах то ли отвалилась, то ли специально была счищена. Марфа и Настя приникли к отверстиям размером с пятак. Ждали несколько минут, а потом за сестричкой в комнату вошел Митяй. В застиранном больничном халате, но точно он! Разве можно спутать такого богатыря!

Возвращались на электричку счастливые, радостные. Сердца, освобожденные от пеленания колючей проволокой страха, бились легко и свободно. Уже около станции Настя вдруг вспомнила, что они не отблагодарили эту замечательную женщину, при первом общении – змею подколодную. Надо хоть коробку конфет купить или денег дать. Но если они вернутся, то не успеют на последнюю электричку, следующая только утром.

– Пусть ее Бог бережет, – рассудила Марфа. – Иди, Настенька, покупай билеты.

Они так никогда и не узнали, что произошло с Митяем, в какую пропасть он рухнул, от какого дна сумел оттолкнуться и всплыть. Хотел бы рассказать – рассказал, с вопросами не лезли.

Он пришел в квартиру на Петроградской – постаревший и помолодевший одновременно. Постаревший – из-за морщин, помолодевший – потому что с лица сошли отеки, да и похудел, на больничных-то хлебах не зажиреешь.

Поздоровался просто, будто расстались вчера и не было полутора месяцев отчаяния и горя. Они-то, конечно, застыли, давясь радостными всхлипами. Но в том, как Митяй протянул газету – забыли вчера «Вечерку» из ящика вытащить, как он спросил сына, чем закончился матч «Спартака» и «Крылышек», как потянул носом: «Мам, пироги с капустой?» – угадывалась его молчаливая просьба. Не нужно объятий, слез, восклицаний, расспросов. Я пришел, я с вами – и точка! После паузы, напоминавшей остановку пленки в кино или детскую игру «Замри!», жена, сын, мать, тесть ожили, задвигались. Ничего не случилось: никто не подавал на развод, никто не лечился в психушке – жизнь продолжается.

За обедом Митяй предложил Камышину:

– А не построить ли нам, Александр Павлович, дачу? Скинемся? Вы ведь можете получить участок? Хорошо бы недалеко от Финского залива.

Каждое лето выезжали на служебную дачу Камышина в Репино. Перенаселена она бывала гостями и привозимой на каникулы детворой отчаянно. О своем дачном доме Марфа мечтать не могла – Камышин не потянул бы хлопоты со строительством. Митяй – иное дело.

Митяй не пытался повторить или переплюнуть дом деда Еремея в Погорелове, который помнил смутно, но много был наслышан. Да и народный стиль, украшение резьбой не в моде, сейчас время иных архитектурных решений. Кроме того, сибирский дом – остров жизни, а не летнее пристанище горожан. Митяй задумал построить дачу, в центре которой будет утепленный блок – две комнаты, кухня с печью, отапливающей весь блок, – чтобы можно было приезжать зимой кататься на лыжах в лесу и по Заливу. Вокруг этого блока – летние веранды, над ним – лабиринты спален.

Митяй собирал и записывал пожелания. Вначале их не было: нам все равно, только построй. Но потом вошли во вкус. Марфа просила спаленок «числом сколько влезет»: маленьких для семейных пар и две побольше – для девочек и мальчиков. А то ведь в разгар лета многие на полу спят, точно солдаты на постое. Настя подхватывала: как разуются, обувь снимут, в прихожей узкая муравьиная тропка остается. Поэтому хорошо бы иметь отдельную комнату для обуви и одежды – гардеробную. Марфа размечталась о подвале – осенью можно по сходной цене картошку мешками покупать, капусту, морковь, домашние консервы там хранить. Без сарая не обойтись, считал Камышин, при нем мастерскую оборудовать и навес для дров. А гараж для машины? Логично построить все под одной крышей: сарай, мастерская, гараж, дровница.

– Туалет, душ в доме! – требовала Настя. – Нет! Два туалета, на первом и на втором этаже.

– Ну, знаешь ли! – возмутился Александр Павлович. – Это даже не барство, а какая-то вакханалия! Я бывал во многих шикарных квартирах, и ни у кого двух сортиров не имеется.

– Три туалета, – поддержал жену Митяй. – Один на улице. Ведь у нас сейчас как в детском анекдоте. Где так хорошо научились чечетку бить? У бабушки на даче: нас много, а туалет один.