Обо всем этом узнаёшь, только когда поживешь с ним. Не раньше. Это как со смертью: какова она, знает только тот, кто уже умер.

И снова вокруг — четыре стены и никакой возможности вернуть к жизни доктора Джекила. Он, правда, порой появляется, но лишь на миг. Зато со мной уже свершилось чудо. Или проклятие. Как мне смириться с тем, что ребенок уже обосновался в моей матке? Уже связан со мной зачатками плаценты и пуповины. Уже развиваются его крохотные клетки, формируются органы. Вероятно, у него уже есть голова, она вначале такая большая…

И мой ребенок с каждым днем растет.

А муж на вопрос: «Который час?» отвечает:

— А что? Я уже тебе мешаю? Недостаточно много работаю? Тебе мало всего этого? Что еще для тебя сделать? Ну!!!

Поэтому я не говорю ему о ребенке. Пока. Не хочу, чтобы он меня дергал, берегу себя, стараюсь не переутомляться, поливаю цветы и чищу столовые приборы. Возвращаюсь с работы усталая и хлопочу по хозяйству. И снова все делаю не так.

— Что ты хочешь мне доказать?! К черту! Я сыт всем этим по горло! Ты еще пожалеешь!

Так шли неделя за неделей.

— Купи продукты, — говорил он и оставлял двести злотых на черной столешнице в красной кухне, которую я ненавидела.

Я шла в магазин.

— Ты не отчиталась, сколько потратила, — говорил он.

Я мысленно, по памяти, складывала в столбик: крупа, говядина, помидоры…

— Я хочу знать, к примеру, сколько стоили помидоры, — заметил он. — Неужели так трудно все записывать?

Помидоры я покупала вместе с зеленью, солеными огурцами для рассольника и яблоками. Всего заплатила около ста злотых.

— Ты не понимаешь, что я спрашиваю? Сколько стоили помидоры?

— За помидоры, яблоки и огурцы я заплатила около ста злотых.

— Вот сучка! Притворяешься, опять притворяешься!

Я вся сжималась от ужаса. Мой муж — образованный, владеющий двумя языками, воспитанный человек, который обращается к своей матери на «вы», а ведь такое редко нынче встречается: (Мама, позвольте…, Вы не хотели бы?..), — уважителен с другими. Но я для него — сучка.

Кухня была вся такая глянцевая, чужая, в ней негде спрятаться. Я готова была врасти в стену и стать невидимой.

Я смотрела на него и переставала что-либо слышать.

Я понимала, что злотые, выброшенные на ветер, с каждым метром теряют право на существование. Метры, поделенные на сантиметры, разбухают. Сантиметры делятся в воздухе на миллиметры и опадают в виде мелких кристалликов. Ускорение «g», равное «mc квадрат», деленное на два, перестает действовать в секунде до квадрата, квадраты размягчаются, прямые углы округляются, парят, как небольшие шарики мыльных пузырей…

— Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

Я киваю, что, да, понимаю. Понимаю, а как же. Кое-какие из квадратов не успели округлиться и превратились в трапеции. Не ощущая времени, несутся они световыми годами в пространство. Рядом шагают беспомощные килограммы, они разливаются широким потоком и начинают просачиваться и капать. Напряжение и сопротивление падает. Свободе атомов, хаотически перемещающихся во времени, можно лишь позавидовать. Бац, бац, отскакивают они от дна, как пустотелые шарики, и устремляются вверх… Пространство кренится то в одну, то в другую сторону…

— Зачем ты вынуждаешь меня на это?!

Я знаю все это наизусть.

Это ничего.

Это пройдет.

Еще немного.

Не поднимать головы: из носа капает кровь.

Это ничего.

Мне больно, но я выдержу. Это не такая страшная боль.

Бесконечность извивается, как змея.

Прирученные восьмерки отползают…

Я лежу в кровати и жду. Что он сделает, когда войдет в спальню? Может, ничего? У меня закрыты глаза, я — сама настроженность.

Он забирается в кровать, гасит свет.

Поворачивается ко мне, притягивает меня к себе. Я лежу, как бревно, он ведь должен это чувствовать, нельзя же получать удовольствие от секса с деревянной колодой.

— Что ты опять задумала? Обиделась? Злишься на меня?

— Нет, нет, я просто устала.

— Ну-ну, мы сейчас, быстренько, ну…

И он скатывается с меня, отворачивается, а я боюсь пойти в ванную и смыть с себя отвращение, которое заполнило меня до краев, потому что он, может быть, еще не спит, может, набросится на меня, может, сожмет изо всех сил.

— Я тебе противен? Скажи правду, шлюха, ты брезгуешь мной?!

Я брезгую им.

Поэтому очень осторожно, так, чтобы он не уловил никакого движения, я беру гигиеническую салфетку, осторожно подношу ее к бедрам и очищаюсь от него медленно, очень медленно, чтобы он не заметил.

У моего ребенка уже есть веки. Его сердечко бьется в два раза быстрее моего. У него уже есть малюсенькие реснички и махонькие бровки. Все тельце покрыто пушком, как будто бархатное. Скоро я начну ощущать, как он шевелится.

Я не одинока.

Мне необходимо бежать.

Я хотела бы быть жеребенком. Им неведомы ограды и обязанности, они носятся по кругу или валяются в теплом песке, улыбаясь, убегают от матерей, бархатистыми мордами тянутся друг к другу и, едва коснувшись, фыркают, отскакивают, гоняются друг за другом в клубах золотой пыли, в зелени трав. У некоторых вырастают крылья. Тогда они поднимаются в воздух, исчезают в небесной лазури, и их невозможно отличить от звезд, и след их пропадает. Они становятся пегасами, ангелами лошадей.

А где ты, мой Ангел-Хранитель? Где ты?

Я не знаю, что мне делать. Нет ни дверей, ни окон. Я нахожусь в атомном бомбоубежище: могу дышать, есть, спать, но не могу выйти.

Отсюда нет выхода. Мне некуда пойти. Я могу только еще больше стараться. Стараться выжить.

У него на пальчиках уже, кажется, есть ноготки. И он радостно плавает в околоплодных водах. Он не знает, что у него такая мать. Ущербная. Урезанная.

Это мальчик или девочка. Но я еще не знаю, кто, и никакое УЗИ не опеределит. Середина третьего месяца. Я похудела. Я должна что-то сделать, я должна что-то сделать, я должна что-то сделать…

Что мне делать?

Я ничего не сказала. Никому. Но я знаю, сердечко уже бьется, я это видела и слышала на У3И, у моего ребенка уже есть ручки, они немножко похожи на плавники, и позвоночник уже есть. По крайней мере, у моего ребенка есть позвоночник. И скоро исчезнет хвостик.

Может быть, этого бы не произошло, если бы я сказала ему. Может быть, я опять совершила ошибку. Я хотела сказать ему, но выжидала момент, когда он будет в хорошем настроении. Тогда я сяду рядом, возьму его за руку и скажу: