Это просто не укладывалось в голове: его ограбили.

I

В Красном Лондоне часы пробили восемь. Часовой бой разнесся по всему городу из Лондонского святилища: пролетел над поблескивающим Айлом, над улицами города, хлынул в распахнутые окна и двери, в конце концов достиг «Рубиновых полей» и застывшего человека с крестом на тыльной стороне ладони.

Он стоял, замахнувшись мечом, украденным у королевского стража, заключенный в странную оболочку – не то ледяную, не то каменную, не то из какого-то неведомого вещества.

Когда колокольный звон умолк, оболочка неровно треснула и трещинки стали быстро расширяться, расходясь во все стороны, разбегаясь, как ручейки. «Стой», – совсем недавно приказал антари нападающему, и магия услышала его. Излившись из черного камня, она обволокла человека и, затвердев, превратилась в скорлупу.

Теперь она разрушалась, но вовсе не так, как ломается обычная скорлупа, которая трескается, крошится и осыпается на землю. Нет, эта оболочка, разламываясь на части, прилипала к человеку, расплавлялась, проникала внутрь его тела. Пока наконец, просочившись сквозь одежду и кожу, она не исчезла полностью – впиталась.

Замерший человек вздрогнул и вздохнул. Украденный меч выпал из его руки и грохнулся на мостовую, когда последние переливающиеся капли магии – дурной, мертвой, черной – маслянисто блеснули на коже, а затем тоже впитались. Вены мужчины потемнели, его тело будто покрыла чернильная сеть. Открытые пустые глаза налились тьмой так, что исчезли даже белки.

Оттого, что на него было наложено заклятие принуждения, он не смог даже сопротивляться. Так что черная магия сразу проникла внутрь – в мышцы и в мозг, постепенно завладевая всем – и телом, и духом; и некогда алое сердце разгорелось темным пламенем.

Человек – или, точнее, то, что находилось внутри, – медленно поднял голову. Черные глаза глянцево заблестели в холодной темноте, когда он окинул взглядом проулок. Рядом лежало тело второго головореза; он был мертв – свет жизни в нем полностью угас. Некого спасать, нечему гореть. В теле первого человека тоже осталось не так уж много жизни – теплился лишь слабый огонек, но этого было пока достаточно.

Головорез расправил плечи и пошел, поначалу прихрамывая и словно привыкая к собственному телу, но затем все быстрее и увереннее. Вскоре он, растянув губы в улыбке, широко шагал к ближайшему освещенному зданию. В его окнах горели яркие светильники, и звонкий, радостный, обнадеживающий смех выплескивался на улицу, словно колокольный звон.

II

Негромко напевая, Лайла возвращалась в таверну «В двух шагах».

Она уже сняла маску и широкополую шляпу, чтобы не привлекать внимания. Ей было досадно, что она была в этом наряде, когда натолкнулась на пьяного парня в проулке, но он так нализался, что вряд ли что-нибудь заметил. Ведь не заметил же, как она, подав ему платок, обшарила его камзол и ухватила то, что лежало в кармане. Легкая добыча!

По правде говоря, Лайла все еще злилась на себя за побег или, точнее, за то, что попала в ловушку и была вынуждена бежать от трех уличных хулиганов. «Хотя, – подумала она, с удовлетворением взвешивая в руке нечто пока неизвестное, лежавшее в кармане плаща, – сегодняшнюю вылазку нельзя назвать пустой тратой времени».

Когда впереди показалась таверна, Лайла достала свою добычу и остановилась под фонарным столбом, чтобы получше ее рассмотреть. Сердце девушки упало. Она рассчитывала на что-то металлическое – серебряное или золотое, но это был кусок камня. Не драгоценный самоцвет или хотя бы осколок хрусталя, а самый обычный камень. Он напоминал черную гальку: одна сторона гладкая, а другая шершавая, как будто его разбили или откололи от большой глыбы. Почему этот тип бродил с камнем в кармане, к тому же еще и битым?

Лайла почувствовала легкое покалывание в ладони, на которой лежал камень. Она поднесла его к свету и, прищурившись, осмотрела, но уже через минуту выбросила все из головы, решив, что камню грош цена – наверное, это какой-то сентиментальный пустячок. Настроение испортилось. Лайла сунула камень обратно в карман и поднялась по ступенькам таверны.

Хотя здесь было полно посетителей, Бэррон тут же заметил Лайлу и красноречиво взглянул на шляпу, которую она держала под мышкой. В его глазах мелькнула тревога, и девушка поморщилась. Она ему не родня и не нуждается в его заботе.

– Ну что, нашла неприятности на свою голову? – спросил он, когда Лайла проходила мимо стойки, направляясь к лестнице на второй этаж.

Лайла не хотела признаваться ни в том, что попала в западню и спаслась бегством, ни в том, что добыча оказалась полной чепухой, поэтому она просто пожала плечами:

– Ничего особенного. Я справилась.

Тощий паренек сидел в углу на табурете и ел тушеное мясо из миски. Лайла почувствовала, что проголодалась, точнее, проголодалась сильнее обычного, потому что сытой она не чувствовала себя уже много лет. Но она сильно устала, и постель казалась сейчас привлекательнее еды. К тому же она так и не вернула мальчишке отнятые медяки. Конечно, есть еще серебро, но его нужно поберечь, если ей хочется выбраться из этой таверны и этого города. Лайлу не устраивал порочный круг, в котором оказывалось большинство воров, воровавших ровно столько, сколько нужно, чтобы продолжать жить и воровать.

Она не собиралась довольствоваться жалкими победами. Лайла проклинала уличных хулиганов, так легко обнаруживших, что разыскиваемый преступник вовсе не был мужчиной, тогда как три дюжины констеблей до сих пор не смогли этого узнать. Ведь теперь, когда ее рассекретили, воровать будет еще труднее. Ей нужна крупная добыча, причем как можно скорее.

В животе заурчало. Лайла знала, что Бэррон принесет ей что-нибудь даром, если она попросит, но не хотела до этого опускаться.

Она, конечно, воровка, но не попрошайка. И перед тем как уйти (а она уйдет), Лайла отдаст ему все долги до последнего гроша.

Девушка стала подниматься по узкой лестнице. Наверху находилась маленькая площадка с зеленой дверью. Лайла вспомнила, как однажды хлопнула ею, оттолкнула Бэррона и в ярости помчалась вниз. В тот раз Лайла обокрала посетителя, и Бэррон выставил условия: он потребовал арендную плату, но запретил платить за комнату и стол чужими монетами. Он был согласен взять только честно заработанные деньги, а поскольку у Лайлы таких не водилось, хозяин предложил платить ей за то, чтобы она помогала ему по хозяйству. Лайла наотрез отказалась. Она не могла здесь остаться: остаться – значит, остепениться. А она этого так боялась, что легче было сбежать. Лайла напоминала себе, что бежит не от чего-то, а к чему-то, к чему-то лучшему. Да, она пока не достигла цели, но обязательно достигнет.

– Это не жизнь! – крикнула она тогда, засунув под мышку узелок с пожитками. – Это вообще ничего. Этого мало. Мало, черт возьми!

Тогда у нее еще не было наряда Призрачного вора, она еще не начала воровать так смело.