Я слышала. В длинной веренице уроков это был первый, и я сделала слова Аделаиды своим девизом. Потому что была согласна с ней. Брейс сказал «поверь мне». Дикс сказал «поверь мне». И что из этого вышло? Меня выбросили, словно старый носок.

Оставив Аделаиду и ее сыночка, я собрала грязное белье и стала спускаться по лестнице. Навстречу, чуть задыхаясь, быстро поднималась хозяйка. Мы едва не столкнулись.

– Прошу прощения, мэм.

– Я тебя не заметила.

Ты меня никогда не замечаешь, хотелось мне сказать. Но в этот раз она внимательно смотрела на меня. Не знаю, что она увидела, а я успела разглядеть синеву и набрякшие мешки у нее под глазами, этакие пузыри. Зрачки чернели точками на илисто-зеленом фоне радужек.

– Ты здесь уже изрядно, несколько месяцев. Как тебе живется у нас, Энни? Миссис Броудер говорит, работать ты умеешь.

– Она моя наставница, – сказала я.

Миссис Эванс нервным движением убрала прядь за ухо и двинулась дальше по лестнице, но я быстро спросила:

– Аделаида скоро умрет? Она ведь умрет?

Миссис Эванс испуганно оглянулась:

– Нет. Разве что у Господа иные планы на этот счет.

– Мама умерла.

– Мы не могли спасти твою маму. Мы пытались. Геморрагия.

– Что это такое?

– Кровотечение. Благодаря глупости повитухи.

– Какой повитухи?

– Не знаю какой. Меня же там не было.

– Я была, – сказала я испуганно. – Это была я.

Миссис Эванс потрясенно смотрела на меня:

– Ты? Этого не может быть. Я думала, что кто-то из родственников принял ребенка. Или соседка… не помню. Ты все сделала прекрасно, по словам мамы. Она гордилась тобой. Сказала, ты вела себя очень стойко.

Я вспыхнула. Похвала мамы была как ее прикосновение.

– Значит, это Берни? Моя тетя Бернис?

Миссис Эванс прикусила губу и заморгала. Глаза у нее были влажные. Наверное, пот скопился. Она часто потела, даже на холоде.

– Твоя Берни всего-навсего пыталась помочь. Сделала то, что сделала.

– И что же она сделала?

– Слишком сильно потянула за пуповину, пожалуй.

– Но почему?

– Милая, у тебя чересчур много вопросов.

– Но мне нужно знать.

– Ладно, я отвечу. Но не сейчас. – Она вдруг взяла мои руки в свои, обтянутые липкими резиновыми перчатками, и пробормотала: – Маленькие. Это хорошо.

– Для чего хорошо?

– Для моей профессии. Ладно, посмотрим, как с тобой дело пойдет.

Дело пошло через семь дней. Меня вызвала миссис Эванс:

– Энни, ты знаешь алфавит?

– Да, мэм.

Она провела меня вверх по лестнице и, к моему удивлению, открыла дверь в запретный кабинет. Мне казалось, что за матовым стеклом прячется уйма тайн: булькающие на медленном огне эликсиры, заспиртованные части тела. Но там не оказалось ничего интересного, только высокий длинный стол, ширма и два стеклянных шкафа. В первом шкафу были разложены инструменты, от одного взгляда на которые мне сделалось больно.

– Эти лекарства, – миссис Эванс подрагивающей рукой указала на второй шкаф, полный бутылочек, пузырьков и флаконов, – надо расставить по алфавиту.

Я принялась разглядывать содержимое шкафа. Паучьи надписи от руки на этикетках гласили: «Желчные пилюли», «Стимулятор печени», «Сироп для языка», «Успокаивающая мазь при зуде». Были там «Целебная сыворотка», «Глистогонное», «Желудочные горькие». Миссис Эванс достала бутылочку с надписью «Каломель».

– Куда ты ее поставишь? – спросила она, вручая мне пузырек.

Я поставила его слева от «Камфоры». Миссис Эванс осталась довольна, и я добрым словом помянула миссис Темпл, заставлявшую меня читать.

– Если не придерживаться алфавитной классификации, у доктора могут возникнуть затруднения. – Миссис Эванс окинула взглядом помещение. – Тебе надо изучить систему.

– Я буду стараться не делать ошибков, – сказала я.

– Не делать ошибок, – поправила миссис Эванс. – И ты их не сделаешь.

Она показала, как менять пробки у бутылок, в каком порядке расставлять, где лежит маленькая книжка, в которой доктор записывает формулы и состав лекарств. Думая, что я не вижу, она украдкой сунула себе в карман пузырек. Но я все видела. И рука у нее дрожала.

– Сулема? – спросила она, и я поставила бутыль по соседству со «Спорыньей». – Очень хорошо, Энни. Ты прекрасно справишься.

Теперь пузырьки с лекарствами в кабинете расставляла я. Под номером первым шла склянка «Алоэ», «Барбарис» был впереди «Боярышника», а «Пустырник» – позади «Пижмы». Долгие недели миссис Эванс показывала мне, как смешивать лекарства, как из капли получается драхма[34], когда применять наполнитель, чтобы связать порошок, а когда порошок лучше растворить в вине или горькой настойке, когда пилюли лучше формовать, а когда прессовать и как использовать весы.

– Точная дозировка очень важна, – говорила миссис Эванс. – Три скрупула равны одной драхме, а восемь драхм – унции. Одна унция пижмы сделает чудо, а две могут убить женщину. Одна драхма опиума облегчит страдания, а две – смертельная доза. Капля скипидара – неплохое рвотное, а дашь больше – пациент разболеется. Для порошка используй только спорынью с шелухи ржи и помни, что это средство ненадежно и может нанести вред. Рецепты, – подчеркивала она, – следует соблюдать В ТОЧНОСТИ.

Смешав то или иное лекарство, я наполняла им бутылочки, закупоривала, наклеивала этикетки и ставила в шкаф.

Я чистила ступку и пестик, тщательно вытирала пролитые капли и просыпанные порошки со столешниц. Когда в кабинете принимали пациента, мне следовало ждать в закутке под лестницей. Если после операции стол или пол были в крови, мне надлежало все тщательно вымыть.

– Это всего-навсего кровь, – говорила миссис Эванс. – Если она не твоя, к чему пугаться?

– Да, мэм.

– Нет причин нервничать, что бы ты ни обнаружила в мусорном ведре. Просто отнеси во двор и сожги.

Я волокла ведро на помойку, умирая от желания заглянуть, что в нем. Однажды я распознала куски кетгута (видимо, был некачественный и его выбросили), видела мертвых пиявок, похожих на куски сырой печени. В другой раз марля была вся в экскрементах и в чем-то желтом. Порой марля была черной от крови и с плотными склизкими сгустками.

– А ты не глазей, коли противно, – поучала миссис Броудер. – Всего-навсего кровь.