Постепенно перед ошарашенным Павлом разворачивалась мрачная, полная страшных опасностей, дикая, какая-то средневековая жуть.

— Положим, ты получил у цыган эти диски, — откровенничал бомж, — и случайно их прохрюкал. Цыгане же успокаивают, мол, не тронем, мол, отработаешь. А на деле берут тебя в рабство. Могут продать.

— И вы хотели, чтобы я взял цыганские диски? — в ужасе округлив глаза, спрашивал Павел.

— Я ничего не хотел, — отвечал бомж Геннадий.

— Так вы же мне только что предлагали.

— Мало ли я предлагал. Тебе говорят, а ты думай. На то голова на плечах.

— Но я вам доверился!

— Доверяй, но проверяй, — ухмыльнулся в свою черную бороду хитрый старик. — У нас тут задача — выжить и, если мозгов хватит, руки нагреть.

— А что такое труба? Где это? — немного успокоившись, задал давно вертевшийся на языке вопрос Павел.

— Труба она есть труба. Вернее сказать, трубы, потому что их много. Находятся они в зоне отчуждения, на задворках Ярославского вокзала. Это последнее место, где можно согреться, когда идти уже некуда. Целый город — столица бродяг.

— Мне столько страстей рассказывали про эту трубу, — сказал Павел.

— Каких страстей? — презрительно хмыкнул Геннадий.

— Ну, к примеру, если там побываешь, то нормальным уже не воротишься. Убить могут ни за что. Да вы же сами мне толковали.

— Ничего я тебе такого не толковал, — рассердился старик. — Да, можно прожечь мясо до кости, если пьяный забудешь расстелить картон на трубе. Она горячая, как раскаленная сковорода. Снизу жаришься, сверху мерзнешь. А убить тебя и здесь могут.

— А как же зловещие призраки? — не унимался Крючков. — Говорят, они выходят оттуда вместе с туманом.

Лицо Геннадия перекосилось, он засвистел кривым носом, затрясся мелкой дрожью от тихого хохота.

— Да вон твой призрак сидит, — старик указал Павлу на грязного цветника, который мирно спал, развалившись на кресле. — Нет там никого, кроме бомжей. Кто-то намерено слухи распускает, народ пугает, чтобы лишний раз не совались. Менты в те места не суются, потому что боятся болезней и беспредельщиков. Конечно, жизнь ничего не стоит на трубе.

— А вы знаете что-нибудь про Льва Троцкого? — вспомнив странного собеседника, спросил Павел.

На сей раз бомж Геннадий вытаращил глаза так, словно его неожиданно кинули в прорубь:

— А ты с ним знаком? — прохрипел он, моментально сделавшись очень серьезным.

Павел рассказал старику все, что с ним приключилось. Геннадий внимательно выслушал и произнес:

— А вот его, паря, обходи стороной. Избегай его, мой тебе совет. Очень опасный мужик.

— По-моему, он просто несчастный сумасшедший, как та вчерашняя пьяная дама, которая представляет себя травмированной балериной-княжной, — возразил Павел.

— Троцкий намного хуже. Он сумасшедший и других с ума сводит. У него мания на самоубийство людей подбивать. Кореш у меня был — Владимиром звали. Так он попал под влияние этого черта и вальтанулся жестоко. Вышел на Красную площадь, облил себя спиртом, поджег и сгорел. Их тогда много пошло. Акцию устроили — самосожжение в знак протеста. Они горели и кричали какую-то чушь про справедливость перед толпой иностранных туристов. Те по-русски ничего не понимали. Смеялись, фотографировали.

Думали, им шоу показывают. Люди погибли напрасно. Это все он… — старик замотал головой, пытаясь избавиться от нахлынувшего на него воспоминания. — Страшный тип. Я как-то имел случай с ним пообщаться, так потом всю неделю в дикой тоске размышлял, почему у нас снесена система противолазерной обороны. А нужна мне эта система? Лучше ей будет, если я пойду и под электричку брошусь?

— Троцкий сказал, что он разведчик и его предали, — сообщил Павел.

— Владимир, земля ему пухом, рассказывал, что Троцкого в восьмидесятых годах хотели внедрить в преступную группу, которая занималась продажей государственных тайн за рубеж. Для этого Троцкого посадили в тюрьму, чтобы он встретился с нужным людьми. Бахнула перестройка. И про него, понимаешь, забыли. Бросили. Не до него было. А может, специально хотели в тюряге сгноить. Те, кто к власти пришли, они же всем и крутили, наверное. Короче, Троцкий отмотал срок; вышел на волю. Во время отсидки, его, как положено, выписали из квартиры. Когда он вернулся домой, там уже кто-то жил.

— Странная история, — заключил Павел.

— Самая обыкновенная. Выписанных из квартир арестантов больше всего среди здешних бомжей. Настоящих разведчиков, правда, встретишь не часто.

Ввиду предстоящего собеседования Крючков решил принять душ, постирать и погладить единственную в его багаже деловую рубаху. Для этого он отправился в банный комплекс, расположенный на втором этаже здания Ленинградского вокзала.

Поживите без дома и сразу поймете — сколько приятного могут принести обыкновенные вещи. Например, когда подставляешь голову под горячие струи, смывающие липкую грязь и вместе с ней гнетущее чувство физической и моральной усталости.

Утопая в облаке пара, намыливая свое многострадальное тело, Павел был почти счастлив. За дополнительные тридцать рублей он получил утюг и стал сушить и гладить рубашку. Мероприятие завершилось громким скандалом. Администратор начал торопить Павла, так как период оплаченного сеанса помывки истек. Чтобы продолжить помывку, стирку и глажку, требовалась еще одна сотня.

Категорически отказавшись доплачивать, Крючков сопротивлялся и не выгонялся. Между нашим героем и администратором произошла жаркая перепалка. На помощь администратору пришла злая уборщица, которая начала горлопанить и угрожать вызвать охрану. Не выдержав натиска, Павел ретировался. В результате ему пришлось досушивать на себе мокрую рубашку, утешаясь мыслью, что она синтетическая и не подлежит обязательной глажке.

Крючков остерегался привокзальных воров. Он взял за правило тщательно оберегать ценности от умелых и вездесущих карманников. Теперь Павел хранил деньги и паспорт в пакетике. Ценный пакетик он прятал в чулок, который обвязывал вокруг своей талии. Так же Крючков навострился по-особому спать в общем зале вокзала. Чувство психологического напряжения заставляло его просыпаться, словно выныривать из глубокого забытья, оглядываться, определять — нет ли рядом опасности и, если ничего не угрожало, спать дальше. Воры часто подсаживались к спящим людям. Они могли не постесняться пошарить даже в ваших трусах. Проснешься, а уже все пропало.

К любой самой страшной действительности привыкаешь, порой не замечая, как меняешься сам. От неустроенной жизни характер Павла стал жестким, злым, неуступчивым. Он перестал верить людям. Стал острей ощущать царящую вокруг него несправедливость, постоянно искать затаившегося врага.

Все эти новые качества могли помочь выжить на вокзале, но в остальном только мешали. Тень загнанного человечка выползала в издерганных жестах Крючкова, жила в его воспаленных от недосыпа глазах.