– Вадим, сюда! – позвал меня Норман Берн из середины очереди.

– Ничего, я тут… – отозвался я не столько от скромности, сколько потому, что именно эта будка паспортного контроля обозначала мой роковой рубеж – государственную границу СССР. Господи, сколько раз за последние три недели я прокручивал в уме этот момент перехода советской границы! Что будет, когда сидящий в будке пограничник увидит мой паспорт, где черным по белому записано: «Place of birth: U.S.S.R.»? Вот он берет мой американский паспорт, думал я, вот видит, что родился не в США, а в СССР, и тут же набирает мое имя на компьютере. Или, если у них еще нет компьютеров, листает спрятанную под стойкой книгу. И, конечно, вот он я, в списке: Вадим Плоткин, most wanted man!

Что произойдет дальше, после того, как пограничник найдет мою фамилию в списке людей, интересующих КГБ, я не знал. Мне наденут наручники? Меня окружат и уведут на допрос куда-нибудь в глубину аэровокзала? Или меня сразу отвезут на Лубянку, во внутреннюю тюрьму КГБ? Или сначала, при проверке моих чемоданов, у меня «найдут» марихуану, кокаин, взрывчатку?

Я мог ожидать от КГБ всего – особенно после того, что они мне первому оформили визу.

И, оттягивая переход через этот Рубикон, я стал в очередь последним, после двух наших миниатюрных японочек. Но тут из середины очереди ко мне решительной походкой Юла Бринера подошел рыжий и черноусый Норман Берн.

– Come оn. Let's go! – сказал он непререкаемым тоном адвоката.

– Но я посте этих леди!

– Все все понимают… – процедил он сквозь зубы, решительно взял мою тележку и покатил ее в середину очереди, где стояли полковник Сэм Лозински, ковбой Роберт Макгроу и охайский мэр-тяжеловес Джон О'Хаген.

И только тут я обратил внимание, что вся наша делегация – все тридцать человек! – словно бы невзначай, вполоборота, искоса, исподлобья или через плечо смотрят на меня. Даже те, кто уже прошел паспортный контроль, – даже они не ушли к стойке проверки багажа, а стоят возле будки паспортного контроля и – якобы роясь кто в сумке, кто в карманах – держат меня в поле своих взглядов.

Я не понял, что это значит, и с недоумением осмотрел и ощупал себя и вытер вспотевшее лицо. О'Хаген положил мне на плечо свою пудовую руку: – Не волнуйся. Мы с тобой.

И только тут до меня дошло, что они, все до одного, даже те, кого я еще не знал по имени, даже наши миниатюрные японочки, даже зануда Ариэл Вийски, «вели» меня с момента моего выхода из самолета. Так во время второй мировой войны русские солдаты иногда подбирали во фронтовой полосе мальчишек-сирот, кормили их, одевали в военную форму, зачисляли в свою часть «сыном полка» и заботились о них, как о родных детях. 15 лет назад я даже сделал фильм о таких мальчишках, это был мой первый фильм, он назывался «Юнга торпедного катера». А теперь, в возрасте 50 лет, я вдруг сам превратился в такого же «сына делегации»…

Тем временем Сэм Лозински положил перед пограничником свой паспорт. Мы ждали.

У Сэма польская фамилия, но она звучит и как русская. К тому же он полковник американской армии. Что будет?

Но пограничник бесстрастно шлепнул штамп в его паспорт:

– Проходите.

Теперь – моя очередь.

Я вдохнул воздух, словно собрался нырнуть, и шагнул к пограничной будке, положил свой паспорт на окошко.

Полная тишина воцарилась в зале – такая, что даже сержант-пограничник удивленно поглядел по сторонам. Но наши сделали вид, что и не смотрят на него. Тогда он открыл мой паспорт, глянул на мою фотографию, потом – пристально на меня. Не знаю, зачем американские фотографы просят вас улыбаться даже для паспортных фотографий. Теперь, чтобы соответствовать идиотской улыбке на своей паспортной фотографии, мне пришлось с усилием раздвинуть губы.

А пограничник опять взглянул на мое фото, удостоверился, что я это я, взял правой рукой штамп и шлепнул им по паспорту.

– Проходите.

Я шагнул от его будки, выдохнул воздух и вдруг…

– Hurray!! – раздалось со всех сторон. Это вся наша делегация аплодировала моему мирному переходу советской границы.

Сержант-пограничник выглянул из своей будки, недоумевающе хлопая белесыми ресницами.

А еще через минуту мы с такой же легкостью прошли таможенный досмотр – таможенники даже не открывали наших чемоданов и сумок, а просто штамповали наши таможенные декларации:

– Проходите… Следующий… Проходите, пожалуйста…

Встречавшая нас молоденькая гидша «Интуриста» изумленно всплеснула руками:

– Господи, так быстро через таможню не проходила ни одна моя группа! Это, наверно, потому, что вы журналисты! Добро пожаловать в СССР!

– Это потому, что завтра у нас интервью с генералом КГБ, – сказал я ей по-русски.

Она глянула мне в глаза и тут же отвела взгляд – мы с ней сразу поняли друг друга. Генерал КГБ, с которым мы должны встретиться завтра, не хотел, чтобы эта встреча началась с жалоб на таможню, и приказал своим ребятам пропустить нас без помех. Но именно эта легкость, которая изумила даже советскую гидшу, подтверждала мою уверенность в том, что КГБ ведет нашу группу.

– Congratulations! You are at home [Поздравляю, вы дома]! – Тихий голос миниатюрной японки прозвучал рядом со мной.

– Yes, I am, – сказал я. – Thank you… – Are you o' key? – Congratulations!…

Все – даже Гораций Сэмсон, даже Ариэл Вийски – пожимали мне руку, хлопали по плечу и поздравляли.

Да, я был дома. Я понял это вдруг, разом, когда через открытое окно автобуса на меня пахнуло родным запахом теплой московской пыли. Только теперь я вспомнил, что именно этот неповторимый запах возникал в моих первых ностальгических снах по России. А потом, через пару лет жизни в Америке, этот запах пропал, я забыл о нем напрочь. И даже не упоминал о нем в своих книгах! И вдруг снова эта теплая московская пыль, смешанная с пыльцой цветущего тополя и запахом жженого бензина, заполнила мои легкие, как воздушный шар летучим газом. Может быть, для кого-то воздух – ничто, простая и даже вредная смесь пыли и газов, но именно эту смесь я вдохнул, когда родился, в этом воздухе я летал в своих детских снах, и этим воздухом я задыхался, когда целовал своих первых женщин. Конечно, есть в мире места, где воздух чище и ароматней, но, извините за патетику, нет для меня места родней.

Правда, здесь меня обзывали жидом… И здесь, вот в точно таком же переулке, мальчишки поймали меня, шестилетнего, повалили на землю и мазали губы салом: «Ешь, жиденок, сало! Ешь!»… А вот тут, у метро «Сокол», в магазине «Овощи», в двухчасовой очереди за сливами я сделал замечание лядащей продавщице: «Почему вы все болтаете по телефону? Мы стоим уже два часа!» И вдруг вся очередь повернулась ко мне и закричала: «Тебе не нравится? Поезжай в свой Израиль!»… И здесь, в Москве, уничтожили мой лучший фильм… И здесь, в ОВИРе, когда я подал документы на эмиграцию, меня назвали предателем родины…