Наконец в торце коридора глухо хлопнула дверь и послышались приближающиеся шаги. Я подошла к окну и встала к нему спиной. В следующий миг заслонка дверной прорези отодвинулась, я услышала резкий вдох и звон ключей. Дверь с грохотом ударилась о стену, и в комнату ворвалась Ходжес:

— Это еще что такое? Вы почему не спите?

Сердце у меня колотилось так сильно, что я едва могла говорить.

— Потому что… потому что я хочу показать вам одну вещь.

— Какую такую вещь? — подозрительно осведомилась она, подступая ближе.

— Вот эту.

Я достала из кармана бархатный футляр, открыла и протянула ей, повернув таким образом, чтобы рубины засверкали на свету. Маленькие глазки Ходжес заметались между брошью и моим лицом.

— Это самая моя дорогая вещь, — сказала я. — Она досталась мне от матушки. Целых сто фунтов стоит.

— А мне-то что с того?

— Она ваша. Если вы поможете мне сбежать отсюда.

Ходжес презрительно осклабилась. Маленькие глазки так и впились в меня.

— А что мешает мне забрать ее прямо сейчас?

— Ничего, — сдавленно проговорила я, стараясь унять дрожь в голосе. — Но тогда я пожалуюсь доктору Стрейкеру, и, если вас изобличат, вы отправитесь в тюрьму.

Ходжес, прищурившись, разглядывала брошь.

— Или я отдам ее доктору Стрейкеру, — усмехнулась она, — и он выдаст мне неплохое вознаграждение.

— Возможно, и выдаст, — кивнула я, — но не двести фунтов.

— Вы ж только что сказали, что вещица стоит одну сотню.

— Да, если бы вам пришлось ее продавать. Но я готова отдать за нее все свои деньги — а это двести фунтов, находящиеся в доверительном управлении моего поверенного. Как только я благополучно вернусь в Лондон, я тотчас же выкуплю у вас брошь за двести фунтов.

— Откуда мне знать, что это не подделка?

Такого вопроса я не предвидела и стала лихорадочно придумывать ответ, неподвижно уставившись на нее, как если бы она была огромным свирепым псом, присевшим перед прыжком.

— Вы вправе сомневаться, — наконец сказала я. — Но неужели вы думаете, что я рискнула бы взять брошь с собой не куда-нибудь, а в сумасшедший дом, когда бы могла хоть на миг с ней расстаться?

Ходжес опять задумалась, явно взвешивая «за» и «против».

— Но если, предположим… просто предположим, учтите… если я помогу вам сбежать, меня же вышибут из клиники.

— Не обязательно, — ответила я. — Вы сможете сказать, что я спряталась за дверью, прошмыгнула мимо вас, когда вы вошли с подносом, и заперла вас снаружи.

Ходжес чуть заметно кивнула. Похоже, она начинала склоняться на уговоры.

— Какое у вас жалованье? — спросила я.

— Тридцать фунтов плюс стол и жилье.

— Двести фунтов — ваше жалованье за семь лет без малого.

— Может, оно и так, но с какой стати мне вам верить? Предположим, вы действительно вернетесь в Лондон — почему бы вам не заявить в полицию, что я украла вашу брошь?

— Потому, что я дала вам слово, и… потому, что полицейские могут препроводить меня обратно в Треганнон-хаус, прежде чем я успею доказать, что… я — это я.

Ходжес снова задумалась, прикидывая так и эдак:

— А вдруг вас поймают раньше, чем вы отсюда выберетесь? Вы скажете, что я украла брошку, ну и что тогда со мной будет?

Такого вопроса я тоже не ожидала.

— Если меня поймают на территории лечебницы, вы еще будете сидеть под замком, и… если вы мне не доверяете… вы сможете положить брошь на место, прежде чем вас здесь найдут.

— Тогда я ничего не получу, окромя пятна на репутации.

Я отчаянно напрягла ум, но ответа так и не придумала. Свободной рукой я залезла в карман плаща и извлекла оттуда два золотых соверена:

— Вот… это останется у вас независимо от того, поймают меня или нет. Только помогите мне.

Казалось, блестящие монеты заворожили Ходжес еще сильнее, чем рубины. С минуту, показавшуюся мне маленькой вечностью, она переводила взгляд с броши на соверены и обратно, но наконец протянула руку и взяла сначала монеты, потом коробочку с драгоценностью:

— Ладно. Я согласная.

Пол поплыл под моими ногами. Я осознала, что перестала дышать, и глубоко вздохнула — как раз вовремя, чтобы не грянуться в обморок.

— Когда? — прошептала я.

— Завтра утром. Скажу вам, что делать, когда принесу ужин.

— Но утром ко мне придет доктор Стрейкер…

— После завтрака, не раньше. У вас будет два часа, пока он вас не хватится.

— Но он телеграфирует в Лондон. Полицейские будут поджидать меня.

— Ну, здесь я ничем не могу помочь. Я не собираюсь сидеть взаперти цельную ночь.

— Тогда… если вы хотите получить свои двести фунтов, вам придется найти мне другой плащ, чтоб накинуть поверх моего, — иначе меня непременно поймают. Любой, сколь угодно старый.

— Значит, мне еще и за кражу плаща отдуваться. Так вы точно решились?

— Да, — кивнула я. — Точно.

Следующим утром, на рассвете, я сидела в плаще и капоре на краю кровати, дрожа всем телом. За самую длинную и тяжелую ночь в своей жизни я извергла из желудка все, что съела в течение дня, и впереди я не видела ничего, кроме бесконечной череды таких же ночей. Когда проскрежетал и щелкнул замок, я даже не поверила, что пришла Ходжес, покуда дверь не отворилась.

— Да на вас совсем лица нет, — заметила она, ставя поднос на кровать. — И трясучка, смотрю, на вас напала.

— Если побег удастся, как с вами снестись? — спросила я.

— Напишете по адресу: «Рейлвей-Армз», Лискерд. Маргарет Ходжес, до востребования. Мне сообщат про письмо.

— Спасибо. Теперь повторите еще раз, как мне идти.

— Сейчас от двери налево, в середине коридора направо. Дверь там отопрете большим ключом — вот этим, видите? — и оставите в ней ключи, они вам больше не понадобятся. Дойдете до конца коридора, потом направо — и идете прямехонько до лестничной площадки. Спускаетесь на четыре пролета и оказываетесь на первом этаже. Слева будет длинный такой коридор, а прямо перед вами еще один, покороче. Пойдете прямо — там отделение для добровольных пациентов, поэтому шагайте решительно, будто вы одна из них. В конце коридора, по правую руку, — дверь на улицу. После семи утра она всегда открыта. От крыльца направо — и идете по гравийной дорожке до самых ворот. Если вас кто остановит… ну, тут уж сами выкручивайтесь. За воротами сворачиваете направо и топаете четыре мили до Лискерда. А может, и какой возчик вас подвезет, коли посчастливится.

Мы не раз повторили все это накануне вечером, но мне казалось, я в жизни не запомню дорогу. Я надвинула капор пониже, чтобы по возможности скрыть лицо, и еще раз поблагодарила: