Такими девицами всегда битком набито любое помещение, где проходит пусть даже самая закрытая и суперэлитная тусовка. Как они туда попадают — загадка, ответ на которую наукой пока не найден. Возможно, они размножаются как грибы, спорами, и при благоприятных условиях — яркий свет, звон бокалов, блеск бриллиантов, запах денег — просто вырастают по углам, уже накрашенные, надушенные, нарядные и блестящие, словно дешевая карамель. Их выдают только старые и беспокойные глаза — на юных личиках они смотрятся неуместно…

Так вот, справедливо рассудив, что если не имеешь никакого подхода к клевому папику, то лучше уж поиметь хотя бы дружка клевого папика, сразу три сильфиды взяли Романоида в кольцо и увели к стойке бара.

Пока Кирилл дружелюбно раскланивался с гостями, Ольга как-то вдруг подуспокоилась и через некоторое время смогла совершенно спокойным голосом (удивившим ее саму) произнести, представляя своего как бы жениха малиновой от ярости мадам Бабешко:

— Милый, знакомься. Вот, в некотором роде, виновница торжества…

Элеонора из последних сил скривилась в светской улыбке и милостиво протянула Кириллу руку — как бы для рукопожатия. Однако этот шут гороховый немедленно припал к этой пухленькой подушечке долгим и страстным поцелуем, а потом отступил на шаг, не выпуская Элеонориной руки, приложил вторую ладонь козырьком к глазам и сделал вид, что жмурится от блеска.

— Прелестница! Фата Моргана! Именно так я и представлял себе Владычицу Озера. Помню, идем мы с Ромой и Борисом по берегу Лох-Ломонда… Впрочем, потом. У нас ведь еще будет время, не так ли?

— Н-ну… д-да… только…

— Счастливица, скоро вы наконец получите заслуженный покой. Скоро для вас наступят дни, полные блаженного ничегонеделания — дольче фар ниенте, как говорили Дантэ и Петрарка. И это награда — за все, что вы отдавали, за бессонные ночи, за тяжкий труд, когда ломаются даже мужчины… Теперь вы сможете позволить себе наконец беззаботную и беспечальную жизнь, которой, безусловно, достойна такая очаровательная женщина…

Элеонора улыбалась, хоть и не очень уверенно, но руки не отнимала.

В толпе началось странное движение, а затем появился бледный как смерть Петечка. Кирилл не дал ему даже рта открыть.

— А вот и счастливый молодожен! О, как же вы молоды! Молодость, молодость, только ты можешь оценить величие момента! Вот я, к примеру, тоже жених… Но разве трепещу я так, как трепещешь ты, юноша? Нет. Я уже циничен. Правда, Леля? Я знаю точно, что вечной любви не бывает…

Петечка стал еще бледнее, а в голосе Кирилла Ольга с удивлением расслышала нотки ярости…

— …как не бывает и вечного счастья. Я знаю, что вся жизнь человеческая соткана из череды предательств и что у каждого мужчины есть лишь одна женщина на земле, которая никогда его не предаст. Однако, что удивительно и необъяснимо, именно ее он без оглядки и сожаления бросает в первую очередь…

Ольга впилась скрюченными пальцами в локоть Кирилла Сергеевича. Голос этого синеглазого демона разросся, заполнил весь зал, а потом Кирилл вдруг совершенно неожиданно распростер объятия и солнечно улыбнулся замершей Элеоноре.

— Но мы не станем сожалеть об этом, не так ли, несравненная? Зачем думать о печальном, когда вас ждет такое счастье. Как я понимаю, ваш любимый сын женится? Что ж, теперь заботу о нем возьмет на себя другая женщина, более молодая, полная сил. А вы, как я уже сказал, сможете наконец уйти на заслуженный отдых. Поздравляю! А теперь — познакомьте же меня со своим сыночком! Я хочу стать его другом! Что там! Я готов лично сопроводить его к алтарю!

И в этот момент Ольге стало жалко Элеонору Константиновну.

Скандал вышел знатный. Элеонора визжала, Петечка был бледен, басовитая Алевтина Семеновна Недыбайло менторским — и очень громким — голосом возвещала, что так «получается со всеми бабами, которым, слышь, климакс в голову ударяет, после чего они начинают кидаться на все, чего ни попадя, хоть и на полено, лишь бы с сучком!». Романоид самозабвенно врал девицам про то, какая многолетняя и могучая мужская дружба связывает «его и Кирюху», а оркестр невозмутимо и вполголоса играл что-то медленное и стильное. Словом, все были при деле, и тогда растерянно Ольга шепнула Кириллу на ухо:

— Я не знаю, что делать дальше!

— Не знаешь — пошли танцевать.

И уже на пятом такте он ее поцеловал…

— Не надо, Кирилл…

— Чего не надо?

Поцелуй был долгим, очень долгим. Нежным, очень нежным. Мучительно нежным. Бесконечно долгим. Потом она открыла глаза — и утонула в сиянии его сапфировых глаз. Оно было таким нестерпимым, это сияние, что Ольга поскорее закрыла глаза обратно — и мучительное счастье повторилось. Они целовались, а саксофон им пел, пел, пел, плакал и смеялся, всхлипывал и судорожно клялся в любви, жаловался и снова смеялся, подбадривал и провоцировал, и никогда в жизни Ольга Ланская, несгибаемая стальная леди, не испытывала такого полного единения с музыкой — и с другим человеком, с мужчиной, сжимавшим ее в объятиях.

Кирилл прижал ее к себе так, что два тела стали одним, а она обняла его за шею, боясь отпустить, боясь открыть глаза, боясь просто перевести дыхание. Все тело Ольги, изголодавшееся, изнемогающее от желания, само тянулось к Кириллу и не собиралось отказываться от своего явного и недвусмысленного желания. Угасающий рассудок еще чего-то боялся, от чего-то предостерегал, а руки уже ласкали, и губы жадно пили дыхание мужчины…

Банкет гремел вовсю пронзительными голосками девиц, хриплым смехом подвыпивших женщин и басовитыми голосищами расслабившихся по полной мужчин, звенел хрусталем бокалов… Оркестр наяривал нечто томное и почти неслышное.

Разрумянившийся Романоид невпопад, под какой-то собственный ритм отплясывал посреди зала с тремя длинноногими дивами…

Элеонора, отошедшая после истерики путем выпивания трех стопок водки подряд, неестественно и визгливо смеялась где-то во тьме бара…

Петечка сиротливо и тревожно притулился на углу банкетного стола…

Ольга и Кирилл ничего этого не замечали. Они танцевали и целовались…

А потом он подхватил ее на руки, нес-нес и принес в каюту, хотя дороги Ольга не запомнила, потому что это был один бесконечный поцелуй, да еще и с риском для жизни. Во всяком случае, было совершенно непонятно, как Кирилл ухитрился пройти столько лестниц и поворотов, не споткнувшись и не приложив ее головой обо что-нибудь твердое. Она с наслаждением прильнула к широкой груди своего псевдожениха, обвила его шею руками и перестала думать о реальности. Мир каруселью кружился вокруг нее, невесть откуда взявшийся аромат роз туманил голову, и губы устали от поцелуев, а тело — от ожидания.

Кирилл Сергеевич осторожно опустил ее на кошмарную эту постель черного цвета и встал над ней, не сводя с ее лица горящих глаз. Он начал было расстегивать рубашку, едва не оторвал пуговицу, но в этот момент Ольга приподнялась, ласково отвела его руки и начала делать это сама, только медленно, очень медленно, наслаждаясь каждым мгновением, то и дело легко касаясь полуоткрытыми губами обнажавшейся смуглой кожи. Когда остались последние две пуговицы, Кирилл Сергеевич сквозь зубы выдал что-то нецензурное, тихо зарычав при этом, и просто сорвал с себя рубашку стоимостью пятьсот баксов. После чего сам начал раздевать Ольгу.