В реальности Москва поражает очередным нововведением, в котором нет никаких унифицированных требований. Появляются новые формы современного торгового предпринимательства — невообразимой фантазии киоски и лотки, стенды, палатки, всевозможные вагончики, автофургоны, вещевые и продовольственные рынки — родные дети барахолок прежних лет, где одна часть населения удовлетворяет так долго и безуспешно подавляемое официальной властью желание иметь свое частное дело, а другая, менее активная и жизнестойкая, получает единственную возможность хоть как-то свести концы с концами и залатать дыры жалкого семейного бюджета.

С одной стороны, картина удручающая, а с другой, — убеждающая, что люди не раздавлены, а шевелятся и, видимо, уже разобрались, что бессмысленно только пыхтеть, митинговать, протестовать и изливать желчь, проклиная власть и рухнувшие на них изменения — ведь ясно, что все равно им никто не поможет… Свались на меня такие испытания, я бы точно не сидела сложа руки, а, наверное, пораскинула бы мозгами, что-нибудь придумала и начала крутиться — моя бы дочь голодной не была… Очевидно, так думают многие, а это дает надежду, что постепенно в жизнь вступят нормальные экономические законы, хаотичная активность такого количества народа рано или поздно как-то упорядочится и приведет к каким-то позитивным сдвигам. Возможно… а почему бы и нет?

Возникает и другой стиль жизни — параллельный мир — сверкающие казино, шикарные магазины, солидно оформленные банки, рестораны с кухнями всех стран и континентов, новые элитарные застройки, неизвестного происхождения и качества, машины последних моделей, в пух и прах разодетая публика… Бьющая в глаз роскошь и ужасающая нищета уживаются рядом, как в странах третьего мира…

* * *

Вот и сейчас, проезжая по знакомому маршруту, я свежим взглядом ловлю новшества последнего времени. С удовольствием отмечаю, что старые постройки повеселели и помолодели от ремонтов, появилось много новых, ультрасовременных строений, одетых в стекло и бетон.

Специально для Мари проезжаем через центр. Строгий и торжественный храм Христа-Спасителя, наконец полностью отстроенный, так удачно вписывается в архитектурный ландшафт, что кажется, будто он всегда здесь стоял и ничего другого на его месте никогда не было и быть не могло. Но мне вспоминается другое — детская крамольная радость, связанная с этим местом: пару раз и мне удалось поплавать в бассейне «Москва», куда меня взял с собой Роб, мой сводный брат, когда родители находились в отъезде. О существовании и последующем взрыве храма я в те годы и не подозревала.

На Мари, как правило, производят впечатление не здания, а памятники и монументы — с самого детства она видит и толкует их по-своему, используя известные ассоциации или придумывая особо понравившимся ей новые истории. Храм не потрясает ее, а вот неожиданно возникшая огромная фигура тут же привлекает внимание.

— Дед, что это за странный дядька? — она во все глаза рассматривает фигуру и тут же с уверенностью сама себе отвечает: — А, понятно, Гулливер, вон и кораблик, правда, почему-то ни одного лилипута… Мне не очень понятно, что он здесь делает. Он что — национальный русский герой?

Гигантски-нелепый Петр выпятился, вздыбился над рекой и торчит немым укором проезжающим и проплывающим — его, открывшего выход к морям-океанам, современность также не пощадила — вообразив, видать, что так можно символизировать преобразования, вогнала реформатора в лужу, снабдив в утешение игрушечным корабликом, должно быть, также что-то символизирующим…

Отец, с удовольствием посмеявшись над вопросом и комментарием внучки, начинает пространную лекцию о царствовании Петра.

Занятный, конечно, монументец, ну, да пусть его торчит, уж лучше построить, чем разрушать…

Зачем, спрашивается, надо было крушить памятник Дзержинскому? Может, и его скульптурные достоинства столь же сомнительны, но это-то ведь и ценно — реальное отражение эпохи. Сначала воздвигаем до изнеможения, а потом изничтожаем до основания… И никакой он не символ старой власти — если самой власти уже нет, то ее реалии перестают быть символами и становятся историей. Кому или чему он мог помешать? Как-то даже регулировал движение… Не сносят же французы Наполеона, хотя он диктатор и завоеватель, а финны — иноземца Александра Второго, хотя и рады-радешеньки, что избавились от имперской зависимости… Они почему-то понимают, что историю не дано переписать, а памятники лучше сохранить — опять же к вопросу о связи с прошлым… А ежели что не так — Петра с корабликом тоже — вон? А может, будет и проще, и дешевле, если «мы наш, мы новый мир построим» рядом с уже фактически имеющимся, а не вместо него? Дешевле ведь…

Будь моя воля, я бы и некоторое умеренное количество Лениных оставила, особенно с символичными в наше время кепками в руках — ведь все это наше неизгладимое прошлое, господа-товарищи, и никуда от этого не денешься…

Впрочем, это так, ремарка в сторону, между прочим, проездом…

В центре стало гораздо чище… До цивилизованной Европы, может, еще и далеко, но Москва постепенно преображается, бурлит, завораживает, ее энергетика чувствуется даже сквозь стекло машины… здесь она вполне даст фору старушке Европе…

Я не была в Новодворье чуть более года. Дом наповал сражает меня своими преобразованиями — начиная с литых ворот, которые плавно открываются через машинное стекло при нажатии на пульт дистанционного управления… Теперь он белый, облицован кирпичом, новая рифленая крыша хорошо сочетается с темным металлическим орнаментом на окнах и дверях.

К дому пристроили бассейн, плавно переходящий в сауну, душевые, джакузи и комнату отдыха с бильярдом — единственное спортивное развлечение, которое с некоторых пор признает отец.

Я знала о ремонте и строительстве, но не думала, что увижу такой размах и великолепие. Во всем, конечно же, чувствуется рука матери.

Мари недавно научилась плавать, и для нее тут просто рай. Найти притягательные для дочери объекты в Москве — очень важный для меня момент, мне так хочется, чтобы она постепенно начала приживаться здесь. В ее возрасте не руководствуются целесообразностью и логическими доводами рассудка, а все привязанности базируются в основном на эмоциональной основе — мне ведь еще предстоит сообщить ей новость о переезде, и нужно, чтобы она приняла ее с удовольствием… Хорошо бы найти ей какую-нибудь подружку, она ведь такая общительная…

— Мама, я хочу в бассейн, можно? Где купальник?

— Конечно, можно. Только сначала поздоровайся с бабушкой.

Есть женщины, возраст которых не поддается определению. Возраст моей матери затормозился много лет назад. Менялись все ее сверстницы — худели, толстели, блекли, усыхали, покрывались морщинами, седели, а у нее всегда была прямая осанка, постоянный вес, безукоризненная прическа, свежий макияж и маникюр — никогда никаких скидок на занятость, проблемы, болезни или настроение.

Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, она никогда не казалась старше отца, а после пластической операции — мне известно об одной, но подозреваю, что их было больше, — стала выглядеть значительно моложе его.