Сунув проволоку и магнит в ведро, он поспешил к выходу, озабоченно размышляя. Сапёр говорил, что сделал взрыватель, срабатывающий от сигнала сотового телефона. Но сотовая связь в Узергиле работает с перебоями, придётся переделывать под радиостанцию…

Во дворе его ждали тетушка Гульнар, Абида и еще несколько женщин-соседок. На Джина посыпались проклятия.

– Это вы Бейбута калекой сделали! – с плачем кричала Гульнар. – И все не успокаиваетесь! Чтоб вас самих разорвало!

– Будьте вы прокляты! – вторила ей Абида.

Соседки предусмотрительно молчали.

Но от этого Джину легче не стало. Он буквально выскочил из двора.

* * *

В семье Насруллаевых все изменилось – быстро, страшно и неотвратимо. Все перевернулось с ног на голову. Только что играли свадьбу, и вдруг, словно шайтан передернул карты в колоде судьбы, – свадьба превратилась в похороны! Только что Исраил Насруллаев был старшим мужчиной в семье и привозил невесту в дом младшего брата Дадаша, а теперь – раз! и старшим мужчиной стал Дадаш – он должен принимать соболезнования по случаю смерти Исраила!

А выразить соболезнования съедется много народу. Очень много. И родственники, и друзья, и соседи, и другие амиры, и рядовые бойцы джамаата… Дурные вести – самые быстрые на свете, они молниеносно разносятся по городам и весям, по горам и долинам…

«Между Узергилем и Кухтами не разорваться, – думал Абу-Хаджи, стоя у окна и задумчиво осматривая недалекую горную гряду. – Абрек поближе, да и Коран он соблюдал куда строже, чем Гюрза. Вот к нему я и поеду, а в Кухты пошлю Хусейна… Он и объяснит, что я в два места физически не успеваю! От Узергиля до Кухты сто двадцать километров, а амир всех муджахедов должен и на тазияте[4]поприсутствовать, и на зикр[5]остаться… Хотя в Узергиле зикр обычно не делают… Ну, это неважно…»

Он поморщился и тяжело вздохнул. Так часто бывает: при жизни человек нарушает Коран, пьет спиртное, не совершает намаз, не ходит в мечеть, а окружающие безразлично смотрят со стороны и не пытаются поставить грешника на путь истины… Но стоит ему умереть, и все меняется – родственники и соседи проявляют крайнюю щепетильность в точном выполнении всех обрядов, как будто хоронят богобоязненного хаджи…

Он вздохнул еще раз. Главное, конечно, не процедура похорон. Кто их валит?! От ментов поступила информация: Гюрзу убили быстро и незаметно – выстрелом в лоб. На вскрытии вытащили странную пулю – как цилиндрик, никто таких не видел! А двух его ребят профессионально зарезали: один удар – один труп! Кто за этим стоит?!

– Ассалам алейкум! – голос Ханджара оторвал Абу-Хаджи от тяжелых мыслей.

Эмиссар вошел в дом, бесшумно поднялся на второй этаж, прошел в покои хозяина, и охрана его пропустила! Хотя Маомад должен был остановить чужака у крыльца и доложить хозяину!

– Я слышал, ещё одного твоего подчинённого Аллах забрал к себе?

«Слышал он, – не поворачиваясь, Аб-Хаджи сжал зубы. – Слишком много стал слышать в последнее время… Как будто я не замечаю, что ты заморочил головы моим людям, словно загипнотизировал, и они подчиняются тебе без моих указаний… Места ночёвок теперь сам определяешь, и я не знаю, где ты находишься… Даже этот пёс Маомад слушает тебя, как своего командира… Придётся менять начальника охраны!»

Но он сдержал бурлящий в груди гнев и ответил совершенно спокойно:

– Да, Абрек стал шахидом, иншАллах!

– Так он погиб в борьбе за веру?

– А разве амир джамаата может погибнуть иначе? – непривычно строго ответил вопросом на вопрос Абу-Хаджи.

– Но кто это делает? Кто убивает одного амира за другим?

Абу-Хаджи резко развернулся и оказался лицом к лицу с посланцем Центра. Тот смотрел испытующе, если не сказать – подозрительно. Наверное, эмиссар думает, что это делает он! И в принципе ему это действительно выгодно: с уходом самостоятельных ключевых фигур Дагестанского фронта упрощается централизация войск и усиливается власть самого Абу-Хаджи.

– На твоем месте я бы подумал, что это делает Абу-Хаджи, – ответил он, называя себя в третьем лице. – Но я этого не делаю!

– Тогда кто?

– Тот, кто счастливо избежал покушения, – сказал Абу-Хаджи. – Остальных хотели убить и убили. А кого-то почему-то убить не удалось…

– Это намек на Оловянного?

Абу-Хаджи воздел руки к небу.

– Нет. Это просто размышления.

* * *

Когда солнце начало клониться к закату, они втроем скромно перекусили на веранде у Абрикоса: овечий сыр, хлеб, мед, яблоки…

– Как там Сапер? – спросил Оловянный.

– Да вроде ничего, доктор сказал – поправится, – с набитым ртом сказал Абрикос. – Только стрелять придется учиться заново…

– Это тоже доктор сказал?

– Не, Руслан, это я сам догадался. С левого глаза-то целить непривычно…

– Еще что?

– Ничего. Я ему водки принес, он попросил. Чтобы настроение поднять.

Оловянный недовольно дернул щекой.

– Мы не суфийские мушрики[6]и не кафиры! У нас если кого-то обидели, то он не водкой утешается, а идет и мстит! Больше не носи, скажи – я запретил!

– Хорошо, Руслан, – кротко кивнул Абрикос.

– Ладно, пойдем, о делах поговорим…

Они прошли в комнату. Оловянный по-хозяйски устроился за столом.

– Ну, что у тебя? – обратился он к Абрикосу.

– Абу-Хаджи поедет в Узергиль, а в Кухты пошлет своего заместителя…

– Хусейна или Маомада?

– Хусейна. Маомадом он что-то недоволен…

– Еще что?

– Крыса с моей подачи разносит слух, что Гюрзу и Абрека убили по приказу Абу-Хаджи и что покушение на тебя тоже он организовал. Из-за того, что амиры стали слишком независимы от него. И что Абу-Хаджи это с рук не сойдёт, кровная месть не заставит себя ждать…

Оловянный кивнул.

– Хорошо. Значит, и мы едем в Узергиль. Давай, Джин, показывай свою мину!

– Вот она! – Джин выложил из ведра на стол тяжелый брезентовый сверток. – Я взял у Сапёра и переделал…

Он развернул брезент, демонстрируя эллипсоид из синей пластмассы, намертво прикрученный проволокой к магниту. Из него выходили два провода, которые не были ни к чему присоединены.

– Как приводится в действие? – Оловянный потрогал провода и откинулся на спинку кресла. В доме Абрикоса он чувствовал себя хозяином, как, впрочем, и везде.