Изменение позы трупа (или скелета при эксгумации) также может быть связано с давлением гнилостных газов". – "У-Р-Р-Р-Р-А-А-А-А!!!" – "‹…› Иногда в целях сокрытия следов преступления трупы людей сжигают. Время, необходимое для сожжения трупа новорожденного, составляет 2-2,5 часа, трупа взрослого человека – около суток. ‹…› Продолжение по теме

"Термическая травма". ‹…› Четвертая степень отморожения – некроз, охватывающий всю толщину тканей, включая кости. Развивается сухая гангрена: ткани черного цвета, сухие, окаймлены демаркационной полосой синюшно-красного цвета. ‹…› На трупах мужчин, умерших от переохлаждения, обращает на себя внимание сморщенная (пустая) мошонка: яички смещаются в паховые каналы. Этот признак впервые был описан в 1847 году в журнале "Друг здоровья" русским врачом

Пупаревым и получил его имя. ‹…› Оледенение головного мозга сопровождается увеличением его объема, что в целом ряде случаев приводит к расхождению швов или растрескиванию черепа".

Думаю, всякий поймет, если скажу, что до смерти загорелось мне в ту минуту с мужиком полежать. Думаю, всякий поймет. Тем более мужик был в пределах физической досягаемости. После такого чтива не то что с мужиком – с крокодилом порезвиться захочешь.

Ну и занялись мы делом. И так интенсивно занялись, что… Да нет, главной причиной того через девять месяцев случившегося результата была вовсе не интенсивность старта… Потому что у меня и с Павлом раньше, и до него – интенсивности в этих трудах было хоть отбавляй.

Но я всегда осторожной была, даже перестраховывалась – мало того, что превентивные меры очень четко предпринимала, но и потом – после контакта и до самой месячной крови – все с ума сходила: перед ожидаемым сроком каждые десять минут засовывала туда к себе ватку – полжизни готова была отдать, чтоб она хоть чуть-чуть побурела. А тут… То ли оттого, что замуж собралась – туда, где меня все и от всех защитят… То ли от этого гниения-разложения… (Еще бы!..) Но факт остается фактом: расслабилась я… так уж расслабилась…

А природа, она ведь сразу розовые очки надевает – на ту, что новую жизнь производить будет: раньше, пока я не залетала, чуть день задержка – со мной уже полный психоз, паника, волосы дыбом. А в розовых-то очках будучи, что я подумала: ну и случилась серьезная задержка, ну и что? И я себе отвечаю: конечно, это от нервов! Как же не от нервов, если мы с моим женихом-мужем каждые полчаса регулярно скандалим!..

Вот от всего этого (см. мой рассказ с самого начала) и родился мой сын, Славинский Валериан Павлович.

Помню чувство, когда он в два толчка навсегда покинул мое тело.

Сначала вышла головка – это была только мука, не отличимая от прежней.

Зато со вторым толчком, стенками своего лона, я четко прочла стремительный росчерк его явно мужского тельца: плечи – ручки – бедра – ножки.

А начало моего рассказа не есть фактическое начало. Если откручивать пленку назад, начнут мелькать-множиться тысячи тысяч мелких земных причин и следствий, они будут – на наш слепой взгляд – роиться, как пчелы, они будут наползать друг на друга, как муравьи, беспорядочно мельтешить, как частицы в броуновском движении, взрываться букетами ядерных реакций, ползти цепочками, прыгать пунктирами – они будут соединяться, где надо, в узоры, где надо – просто пересекаться, на каком-то участке – идти параллельно, потом расходиться, чтобы затем снова сойтись, – и в конечном итоге приведут, разумеется, к Адаму и

Еве. Но и это не будет началом истории под названием "Каким образом у меня появился ребенок". А до Подлинного Начала надо идти назад, назад – туда, где "Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою". Но и это не Подлинное Начало, а только то, что взято на веру из книги. А поскольку мое образование

(я получила специализацию в генетике) приучило меня быть материалистичной, конкретной и очень точной, я предлагаю принять за точку отсчета Обозримое Начало. Тогда мой вывод о появлении у меня ребенка будет звучать следующим образом: ребенок у меня появился в результате длинной цепочки сугубо земных причин и следствий, где начальным звеном (пусковым моментом) явился мой первый мужчина, который заразил меня венерической болезнью.

ЦЕПОЧКА № 2. СПАСИБО ГАГАРИНУ!

Студенческие годы (не считая перекантовок у деда-бабы за городом) я провела в Ленинграде, причем сразу же оказалась – территориально, по месту жительства – в окружении крупнейших ученых: генетиков, биохимиков, светил в области физколлоидной химии, биофизиков. Рядом, за углом, жил даже знаменитый ленинградский специалист по проблемам мозга, уже старенький. То есть в нашем районе, точнее, на протяжении всего нескольких кварталов сосредоточился буквально цвет естественных наук Ленинграда, и, когда я, бывало, диктовала сведущему человеку свой адрес, обычно в ответ слышалось: "О-о-о!"

(восхищенное), а потом: "Там ведь такая-то проживает? На соседней улице? Я к ней часто заходил… И такая-то? И такой-то?"

А сама я училась на биофаке – хотя и не универа, пятым пунктом не вышла, а пединститута. И дело не в том, что я жила рядом с этими светилами. Конечно, такое соседство приятно, но, даже если бы мы жили в разных частях города, влияния на мою судьбу это бы не оказало. Я хочу другое сказать: в глазах окружающих мое проживание в этом престижном месте выглядело по определению так, будто я,

"подающий надежды ученый", живу в окружении известных ученых не случайно , другого и быть не может, то есть будто я есть типичный представитель – и вообще, с малолетства, стопроцентный продукт – этой среды. По мнению всех, кто обо мне ничего не знает – а обо мне как раз никто и не знает ничего, – я родилась в одной когорте с этими благополучными, опечаленными разве что свинкой или ангиной детьми; наши родители, конечно же, "дружили домами": наносили друг другу визиты – или заскакивали попросту, по-соседски – делились дефицитом и новостями; устраивали, знакомили, замолвляли словцо; снимали в совместно насиженном местечке дачи; передавали друг другу кулинарные рецепты, нянь, репетиторов, портних, парикмахерш, мозольных операторов, гинекологов; писали друг другу рекомендации, куда можно – а большей частью, разумеется, куда нельзя, – а мы, дети, играли в одной песочнице (Летнего сада) или

"за диваном" (как сказал поэт); затем забавные казусы пубертации плавно, без помех, переходили в юношеские благонравные ухаживания, а там уже шелестит гербовыми бумагами процесс законного бракозаключения, удостоенный двойного (с обеих сторон) профессорского благословения, затем, конечно, аспирантура, докторантура, доцентура – профессура, номенклатура, конъюнктура – короче, вся эта карикатура на жизнь. То есть я, по представлениям людей, зашоренных собственной вялостью, – людей, словно навсегда присыпанных пылью, а оттого неизбежно благоглупых, – просто не могла вырасти иначе, кроме как с "детьми из хороших семей". ("Хороших" – то есть ловко лавировавших в лакунах людоедской эпохи). Следовательно, не подлежащая ничьему сомнению лжекартинка моего старта, то есть триптих "детство-отрочество-юность", такова: школа с английским уклоном (дедушка-большевик), музыкальная школа, бассейн (прыткая мама), фигурное катание (папа-еврей, духи-конфеты), высокие сосны на неизменной даче под Тарту, соответствующие кружки при центральном Дворце пионеров (тетины связи), заблаговременно исправленный пятый пункт в паспорте (умная бабушка) – и триумфальное поступление в университет.