Сержант повернулся к солдатам:

– Слушайте, вы, задницы, закрыть рты, открыть глаза. Командиры отделений, рассейте людей. Идем на переправу.

Под общий стон усталости и нежелания, колонна начала строиться. Отделения стрелков рассеялись по берегу. Тяжеловооруженный взвод оставался в тылу с 60-и и 81-миллиметровыми минометами и 57-миллиметровыми безоткатными пушками, готовый к прикрытию на случай атаки из-за реки.

Больше ста человек двинулись вперед в полном молчании. Только всплески воды или случайный стук приклада о патронную ленту иногда были слышны, когда они пересекали поток. Течение было слабым, ветерок – очень легким.

Ланкастер со своими пехотинцами почти достиг другого берега, когда случилось нечто удивительное.

Большая и беспорядочная группа пожилых людей и детей, человек до семидесяти, вдруг бросилась из зарослей к американцам, как будто спеша им на помощь.

Ланкастер дал сигнал всем остановиться, чтобы как-то объясниться с ближайшими из гражданских. Похоже, это были беженцы, растерянные и истеричные. Какой-то старик потянул за руку одного из военных, выкрикивая патетические проклятия. Он был очень истощен и выглядел, как избитый.

Хэл позвал Коутса, чтобы тот помог переводить. Он заметил при этом, что вся группа состоит из истощенных, грязных людей, иногда – в кровоподтеках и ссадинах. Многие дети были полуголые, в лохмотьях. Они больше были похожи на заключенных или пленных, чем на беженцев.

Несмотря на истощенный вид, люди эти были полны энергии – энергии страха. Они бормотали что-то, цеплялись за солдат, тащили их в разные стороны. Честер Коутс стал рядом с Ланкастером.

– Что делать дальше, лейтенант? – спросил он.

– Попытаться добиться толку от этой толпы, выяснить, что с ними случилось. Потом – позвонить в штаб батальона и сказать, что у нас с собой – беженцы. Хорошо, что мы опережаем график, они ведь задержат нас. Если надо, доставим их на сборный пункт и передадим их персональной связи РОК.

Он заметил, что толпа гражданских бросилась в воду. Старая женщина, став на колени, жадно пила из ладоней. Тоже самое делали дети и многие из беженцев.

– Какого..? – Несообразность их поведения поразила Хэла, у него словно что-то вспыхнуло в мозгу. – Послушайте, сержант, обратился он к Коутсу, – эти люди умирают от жажды. Откуда они взялись? И почему до сих пор не пили, если все время были здесь?

Коутс, сдвинув каску, задумчиво почесал в затылке.

– Господи! – воскликнул он, – чертовски скверно, если я угадал. Если я не помешался, то по-моему, кто-то столкнул их с деревьев перед самым нашим носом, чтобы…

В этот момент со склона, меньше чем в пятидесяти ярдах от места, где они стояли, ударили пулеметы. Хэл не успел ещё отвести взгляд от сержанта, чтобы посмотреть, откуда стреляют, как вдруг увидел, как разлетелась на куски голова Коутса. Рука, тянувшаяся к голове, на какое-то страшное мгновение повисла в воздухе, а потом его плотное тело, лишенное головы, обрушилось в грязную воду, окрасив ее кровью.

На долю секунды Хэл оцепенел от страшного стука севернокорейских пулеметов. В толпе взорвалась граната, убив около полудюжины гражданских.

Поняв, что самый надежный из подчиненных лежит бездыханным у его ног, Хэл попытался оценить ситуацию. Гражданские в безумии бросались на военных в воде, отчаянно пихая их, хотя пули с берега косили и тех, и других. Пулеметный огонь отрезал путь к отступлению, при этом попавшая в ловушку рота Д не могла высунуть голов из грязной воды, уже покрасневшей от крови.

«Может быть, послать отделение разведать позицию», – эхом всплыли в памяти слова Коутса. В доли секунды, пока они звучали, Хэл понял, что совершил ошибку, без нужды подвергнув опасности жизни людей, так что теперь мог потерять и свою собственную.

Но чувство вины не замедлило реакции. Он крикнул своим в реке, чтобы отступали, сделал знак ближайшим, чтобы прикрывали и двинулся к берегу.

Он видел, как кричали старые женщины и дети, еще продолжавшие пить воду под беспощадным огнем. Поток нес оторванную руку. Повсюду валялись мертвые тела.

В этом хаосе он, пригнувшись, стал пробираться к ивам, слыша вокруг себя свист пуль. Он, кажется, понял ситуацию. Эти изможденные оборванцы, видимо, пленные СКНА, может быть из окрестных сел. Северяне знали, что союзники будут пересекать речку по пути к Ялу, и привели сюда заложников, голодных, мучимых жаждой, терроризированных в течение скольких-то дней, чтобы те на берегу реки отвлекли внимание американцев на срок, достаточный для удара из пулеметного гнезда. Зачем? Очевидно, думал он, пробираясь через заросли кустов на берегу, северяне решили просто уменьшить численность американцев, а также – наказать здешних сельских жителей, как-то проявивших враждебность. Он слышал о жестокостях северян, и кое-что видел сам, но не представлял себе, чтобы СКНА пожертвовала жизнью семидесяти с лишним беззащитных людей ради удовольствия перебить роту американцев, когда они несмотря ни на что шли к Ялу. Может быть, их генералы решили, что дополнительные потери сделают американцев сговорчивее за столом переговоров, напомнив им, что северяне – люди дела. Но мысль об этих безымянных жертвах войны, просто пешках, пожертвованных в игре, вместе с солдатами его собственной роты, настолько поразила его, что он не заметил пули, попавшей в правую руку секунду назад.

Впрочем, у него не было времени думать о жестоком уравнении крови и дипломатии, потому что, оглянувшись, он увидел, как его люди беспорядочно молотят по воде, ослепленные безжалостным солнцем; половина колонны пытается выбраться на дальний берег, по которому уже вели огонь минометы северян, а остальные получают раны и гибнут у этого берега, причем гражданские в безумии хватаются за них для защиты.

Он быстро соображал и понял теперь, что взвод не сможет подготовить к бою 60-и и 81-миллиметровые минометы, чтобы помочь колонне. Также и радист не сумеет вызвать артиллерийскую или воздушную поддержку раньше, чем вся рота будет уничтожена. Оборона бессильна, пока они в этой засаде. Помощи ждать неоткуда, он один.

Он посмотрел на вершину ближайшего холма, и увидел дымок от пулемета. Огонь был массированным, но натренированным ухом Хэл уловил, что ведется он с одной позиции, может быть, еще несколько северян рассеяно среди деревьев.

Он начал карабкаться вверх. Карабин M-I стучал по спине, кровь текла из раненой руки. Хэл понимал, что у него совершенно нет времени. Это придало неожиданную силу его рукам и ногам. Если не остановить огонь, все его люди вместе с заложниками погибнут за считанные минуты.

Сейчас уже нечего было опасаться принять неверное решение – выбирать было не из чего. Странное равнодушие охватило его; были только летящие навстречу пули и его решимость остановить их.

Он карабкался вверх, как сумасшедший, помня о детях в воде. Он схватил автомат и дал очередь, рассыпая пули по склону, поросшему кустарником. Двадцатипатронный комплект был истрачен почти мгновенно, но он перезарядил оружие механически, не замечая этого.