По-другому река выглядит в классическом детективе “Третий человек”, прекрасном британском фильме, снятом в Вене в 1949 году по сценарию Грэма Грина. Действие криминальной нуар-истории разворачивается (под написанную композитором Антоном Карасом музыку цитры) на послевоенных развалинах, в городе, где процветает черный рынок и орудуют банды жуликов и грабителей. В картине Кэрола Рида Дунай предстает черной артерией, в которой плавают трупы, а драматическая развязка происходит в лабиринте венской канализации, несущей сточные воды в главную австрийскую реку.

Советское искусство в послевоенные десятилетия неизменно интерпретировало дунайские темы с суровым политическим пафосом. Никакой волшебной луны, только серое небо и стальная волна. Младший сержант Егор Исаев после победы над Германией служил в газете “За честь Родины” оккупационной Центральной группы войск в Австрии и Венгрии. Демобилизовавшись, в 1953 году молодой поэт опубликовал философско-антифашистскую поэму “Над волнами Дуная”, главный герой которой, старшина Ершов, вместе с рядовым из Парижа, капралом из Лондона и сержантом из американского города Чарльстон патрулирует кварталы покоренной союзниками Вены. Это патрулирование “четверых из джипа” прекратилось за пару месяцев до премьеры сусальной ленты Эрнста Маришки: Австрия провозгласила нейтралитет, и чужие войска покинули ее берега.

Поездка по австрийской речной ривьере, от местечка Энгельхартсцелль на ее крайнем западе до городка Хайнбург на ее дальнем востоке, помещает путника в сложные исторические декорации: фрагменты пасторальных ландшафтов, рыцарские замки догабсбургских времен и кирхи габсбургской эпохи соседствуют здесь с милыми, утопающими в цветниках городками, имена которых – вроде Маутхаузена – невозможно воспринять просто как названия ярмарочных коммун. Главная улица города Линц Гауптштрассе ведет на главную площадь Гауптплатц, с левого берега на правый, через мост Нибелунгов, с которого открывается традиционно живенькая дунайская панорама. Этот мост построен и назван по приказу Гитлера, который считал Линц своей малой родиной и планировал обосноваться здесь после выхода на пенсию. Поэтому в 1938 году Линцу присвоили статус одного из пяти “городов фюрера” с намерением превратить его в “немецкий Будапешт”, прежде всего в пику Вене, которую Гитлер недолюбливал, считая “замусоренной” и “повернутой к Дунаю спиной”. Группа ведущих архитекторов рейха во главе с Альбертом Шпеером оперативно подготовила эскизы и проекты переустройства Линца: элегантный прибрежный квартал с общественным зданием Hitlerzentrum; Музей искусств Führermuseum с самой большой в Европе художественной коллекцией, 150-метровой колоннадой, стопудовой библиотекой, монументальным оперным театром и гостиницей Adolf Hitler; комплекс окружного партийного комитета с вместительным конференц-залом, башней и криптой для будущего погребения вождя. Чтобы Линц соответствовал генеральскому званию “дунайской метрополии рейха”, город решили обратить в центр германской сталелитейной и химической промышленности. Это, пусть только отчасти, удалось, но вот многие архитектурные планы остались на бумаге. Для украшения моста Нибелунгов заказали шесть массивных памятников – персонажей древнегерманского эпоса, однако к визиту в Линц фюрера в 1941 году успели установить только две фигуры, да и те из гипса. Скульптор Бернхард Плеттенберг изваял шестиметровых Зигфрида и Кримхильду в величавой ассирийской манере: победитель дракона Фафнера мускулист, как Тарзан, а дочь бургундских королей не столько красива, сколько внушительна. В бронзе героев так и не отлили.

Сегодня Линц – третий по величине и значимости город Австрии с населением под двести тысяч человек, с четырьмя университетами, пятью театрами, замком-сундуком на наддунайской скале, храмом Паломников на холме Пёстлинберг, модным центром современного искусства Lentos, ночная неоновая подсветка которого умеет эффектно менять цвета, и всем тем остальным, что делает жизнь современного центральноевропейского человека удобной и интересной. Однако Линц в самой Австрии почему-то любят не все: часто рифмуют Linz – Provinz, вспоминают городу национальное первенство по количеству самоубийств и упрекают за уныние обширной промышленной зоны. С последним я не соглашусь: эту промзону не сравнить, например, с нижнетагильской.

Линц в 1594 году.

В Линце меня приютил отель “У черного медведя”, расположенный неподалеку от Stifterhaus. В трехэтажном особняке разместился Центр изучения литературы и языка Верхней Австрии, носящий имя самого знаменитого жильца этого здания. Писатель, художник, журналист, педагог Адальберт Штифтер вошел в историю Линца как его типический и трагический гражданин. И не только потому, что, страдая от болезни печени, в приступе депрессии перерезал себе горло бритвой. В биографии гуманиста Штифтера удивляет несоответствие между по-книжному идиллическим восприятием бытия и тоскливой писательской судьбой. Штифтер бежал от столичной жизни, чтобы сделать в провинции скромную карьеру инспектора начальных школ. Акварелью и маслом он писал неяркие речные, лесные, полевые и горные пейзажи в стиле бидермайер; помимо повестей и исторических романов издал несколько томиков новелл, объединенных общим заголовком “Штудии” (“Этюды”). Это пространные рассказы, точные в несентиментальном пересказе бытовых деталей и вещественном восприятии провинциального мира. В своих литературных штудиях Штифтер сформулировал идеальный, “мягкий” закон жизни. “Это закон справедливости, закон нравственности, закон, требующий, чтобы каждый человек жил рядом с другими и был уважаем и почитаем, чтобы он мог совершить достойный жизненный путь, заслужить любовь и восхищение окружающих, чтобы он был храним, как сокровище, поскольку каждый человек – сокровище для всех других людей”, – читаем в авторском предисловии к книжке “Пестрые камни”. Хотя в мире не бывает чудес, мир есть чудо, упрямо считал австрийский писатель. Но мир и жизнь противоречили его закону кротости, и не случайно, быть может, одна идиллия Штифтера называется “Крепость чудака”. После болезненно неудачного романа с венской красавицей, окончившегося срывом в алкоголизм, Штифтер женился на модистке Амалии Могаупт, женщине симпатичной и доброй, но невежественной, судя по воспоминаниям современников, выпившей из мужа все соки. Бездетные супруги в разное время пытались устроить будущее троих племянниц Амалии. Одна девочка убежала, другая пропала, и через месяц ее тело обнаружили в Дунае.

Штифтер не любил современную ему литературу, поскольку считал, что писатели необоснованно присвоили себе право заглядывать в человеческую душу. Продвинутые читатели, зачарованные бесстрашием нового европейского искусства, сочли педагога из Линца моралистом и зачислили в скучные классики. И напрасно: теперь-то искренняя проза Штифтера кажется природно-естественной, она как зелень с деревенского огорода в отделе пластмассовых овощей супермаркета. Или это время очертило шлёгенскую петлю и вернуло пропылившимся штудиям свежесть? Случается ведь и так: ты стоишь на берегу реки, восхищаясь мощной красотой потока. Но что тебе остается от этой мощи, кроме воспоминаний? Разве что горсть пестрых камушков, найденных на песчаной косе.