что все хорошо, тут недалеко осетинское село и мы всем отрядом заночуем там. Я пытался встать, но плюхался обратно, в теплую лужу под собой. Тогда Эрик просунул свою светлую курчавую голову под мою мокрую вонючую мышку, поднял и потащил на себе.

Утром следующего дня жители села позвали нас в хажар (дом, где устраиваются празднества, поминки в непогожий день). Там уже был накрыт стол, и голодные парни набросились на пироги и горячее вареное мясо. Сам я едва притронулся к еде, так плохо себя чувствовал, и под столом массировал ноги, пока какой-то остряк не догадался спросить, не мастурбирую ли я.

После завтрака Парпат построил нас возле хажара и попросил какого-то мальчишку принести тетрадь и ручку, тот мигом исполнил его просьбу. Командир прошелся взглядом по отряду, остановился на мне и сказал:

– Таме, возьми-ка тетрадь и ручку и запиши имена и фамилии всех, кто в отряде.

Я все еще массировал ноги, слегка даже пританцовывал, и так как приказ командира сбил меня с ритма, недовольно промямлил:

– А почему я? У меня ужасный почерк, сам черт его не разберет…

– Ты даже не спорь, потому что будешь писать, хочешь ты того или нет.

Я взял тетрадь и ручку, подошел к бородатому Парчи, остановился напротив него и попросил дать автограф.

– Санакоев Алан Черменович, – сказал Парчи своим густым голосом.

После него я записал Саксафа, Бесу, Заура Гуычмазты, Колу Дзигойты, Эрика Кабулова, Пучу, Тото Дыгуызты, Аца Кабысты, Косту Шыхуырбаты, Славика Кабысты, Борика Плиты, Мориса Санакоева, Красавчика, Вячеслава Чугуйты, Мельса Кошты… Последним внес в список самого Парпата, он был двадцать девятым по счету: Джиоев Алан Сократович.

В обед мы выступили из гостеприимного осетинского села и глубокой ночью, сопровождаемые дождем, достигли села Сарабук. Дома здесь больше напоминали склепы, и жизни в них было не больше, чем на кладбище, куда мы вошли и остановились. Ниже под нами пролегала Ередская трасса (Еред – грузинское село, жители которого отличались особой жестокостью по отношению к пленным осетинам и заложникам), за ней – Малая Лиахва, а на другом берегу реки виднелись редкие огни большого села Дменис. Парпат спросил проводника, как далеко отсюда мост.

– Он как раз напротив, – сказал проводник. – Но надо быть поосторожней, ведь Еред рядом, может, суки уже прознали про то, что мы идем на помощь, и ждут нас в засаде.

Мокрый, как утопленник, я сел у могильной плиты и решил заглушить свои страдания обезболевающим. Закинув в рот пять таблеток, я сложил ладони лодочкой, дождался, пока она не наполнится небесной субстанцией, и запил лекарство.

– Тогда разделимся на две части, – произнес Парпат, подумав. – Мы первыми пройдем мост, остальные будут прикрывать нас отсюда, с кладбища. Если все будет хорошо, я сообщу по рации, и вы сразу же сделаете марш-бросок через мост.

– Рация прослушивается, – возразил Заур Гучмазты.

– Верно, но мы их обманем, – Парпат перешел на шепот. – Если я скажу вам «идите», значит, вы сидите здесь тихо, как покойники, но если скажу «стойте», бегите к мосту так, будто за вами черти гонятся. Все меня поняли? Таме, у тебя с рацией все в порядке?

– Вроде да.

– Что это с тобой, заснул?

– Да нет, просто слюна во рту вязкая.

– Беса, последи за ним, по-моему, он не в себе.

– Устал он, я вот тоже валюсь с ног, мы же не на тракторе ехали.

Парпат как будто не заметил подкола, отобрал людей, но, прежде чем свалить, предупредил:

– Мы пойдем тихо, и, что бы ни случилось, без моего особого приказа никто не стреляет, даже нечаянно. Пусть потом никто не говорит, что я вас не предупредил!

После этих слов он с половиной отряда тихонько стал спускаться вниз, к трассе. Тяжелым немигающим взглядом я смотрел вслед уходящим, до тех пор пока они не исчезли в пасти мрака. Оставшиеся рассыпались по кладбищу и спрятались за могильными плитами. И время поползло по черному мрамору тишины медленно и мокро, точно улитка. Я уже стал засыпать, но проснулся от рева мотора. Со стороны Ереда примчалась легковушка, она развернулась прямо под нами и, осветив погост фарами, остановилась. Теперь я видел, что это была красная «шестерка» с торчащими из окон стволами пулеметов. Из машины кричали:

– Осебо ткуени бози дед! Ткуени чиши! (Осетины, мать вашу, кровь вашу!)

Они еще ругались минут пять, потом, видно, у ребят иссяк словарный запас, и тогда заговорили пулеметы, и по плите, за которой я прятался, застучали пули. У меня руки чесались, так хотелось пальнуть по машине из Кровавой Глотки, но, вспомнив приказ Парпата, я заскулил от бессилия.

Наши не отвечали, полагаю, тоже боялись ослушаться командира, ведь уничтожить стреляющих по нам ублюдков ничего не стоило. Никакого абсолютно риска – палить в светящуюся огнями машину из винтовок, автоматов, пулеметов и гранатометов. Да мы бы разнесли эту «шестерку» к чертям собачьим, мокрого места от нее не оставили бы. Я устроился поудобнее за памятником и стал размышлять: грузины в точности знали, где мы находимся, и открыто, ничего не боясь, палили по нам. Значит, нас кто-то предал, и этот кто-то был в отряде, раз сообщил врагам и про строжайший приказ Парпата не стрелять. Иначе грузины так легкомысленно не подставлялись бы. Но кто эта крыса и как его вычислить?

Когда умолкли пулеметы, «шестерка» взревела, забуксовав, сорвалась с места и, визжа колесами, помчалась, но потом резко затормозила и коснулась носом асфальта. Из машины выскочил какой-то хер и швырнул в нашу сторону гранату, и в этот миг мне захотелось очутиться в гробу лежащего подо мной покойника. После взрыва «шестерка» умчалась обратно в Еред, а ребята стали кликать друг друга, спрашивать, не ранен ли кто. Выяснилось, что все живы-здоровы, и тогда по кладбищу прошелся ропот возмущения. Особенно неистовствовал парень в толстенной каске, именуемой бывалыми сферой. Дурным голосом он кричал, что Парпату хана, поминал его мать нехорошими словами и грозился при встрече перегрызть горло командиру. И все, кто был на кладбище, кроме покойников, поддержали парня в сфере, а тому, видно, только этого и надо было. Он подбежал к памятнику, за которым я прятался, схватил рацию и стал вызывать командира:

– Где Парпат, дайте мне его! Прием!

В ответ шипели помехи, и парень в ярости готов был проглотить всю радиостанцию вместе с причиндалами. Наконец шипение прервалось спокойным голосом Парпата:

– Кто ты и что тебе нужно?

Парень в сфере, услышав глас командира, осекся, даже стал заикаться, но, когда обрел дар речи, я поразился его