– Долю свою вносите?

– А вам мало кажется? Ну, а вы сами можете сказать что-нибудь настоящее, главное, чтобы не жалко было времени на разговор? Подумать вслух? Представьте, вы дали себе задание: обязательно обдумать мысль под названием «предательство». Вам хочется письменно изложить? Хорошо, вот бумага и ручка. А, вы хотите именно побеседовать на эту тему? Собеседника нет? А если в парке посмотреть? По тропинкам? В разговоре, когда надо долю, как вы говорите, вносить – вносишь, как карту кладешь. А когда наедине с собой – молчание, в котором иногда вспыхивает стыд. Ну, возможно, и другие чувства.

– Пока не требует поэта… – хохотнул Игорь Иннокентьевич, разливая водку.

Наверное, такой тон разговора ему нравился – глаза его сверкнули.

«Обрадовался моей злости. Зачем все это?» – подумал Тенишев.

Он все-таки опьянел и хотел договорить что-то очень важное, что забылось на мгновение, и уже говорил что-то рядом, удивляясь, как ясно он это видит, а сказать об этом – что он говорит слова, которые находятся рядом с теми, которые забыл, – не умеет…

– Опыта нет, вы говорите? Я боюсь, что, испытав стыд за собственную мерзость сто раз подряд, в сто первый я повторю эту мерзость. Да еще, может, – Тенишев ухмыльнулся, – с учетом опыта, еще похлеще…

– Какая неуловимая, замаскированная цитата. Странно, что мы сидим не в трактире и за окнами не бьют женщину или лошадь кнутом, – сказал старик.

Тенишев улыбнулся. Он налил водки, поднял стакан:

– За ваш опыт. За стремление вовремя опустить монету в щель, чтобы разговор не прервался. За актеров и писателей. За женщин и лошадей.

Игорь Иннокентьевич смешно запивал водой, морщась, как будто пил опять водку.

– Вы не поняли. Вы какой-то странный. Я ведь не хотел вас задеть. Мы ведем обычный разговор, разговор за бутылкой. Вы мне слово – я вам десять. Или наоборот. В таких случаях, конечно, надо запасаться водкой, а не ходить кому-то одному за добавкой. А то пройдется человек по свежему воздуху, обретет, так сказать, человеческий облик, стыд свой повспоминает, возвращается и говорит совсем другое. Что-нибудь непонятное для самого себя.

Тенишев с улыбкой слушал.

– Игорь Иннокентьевич, мне пора.

– Но мы же не допили?

– Ну давайте, мне немножко. На посошок. Вы здесь останетесь?

– Я только провожу, чтоб вы не боялись милиционеров. Какой-то современный страх. Раньше чертей боялись, а теперь – стыдно сказать. Жалко, не получился у нас разговор.

– Ну почему же. Для шапочного знакомства…

– Разве что. Но хорошие разговоры только в книжках бывают. Вот и напишете когда-нибудь. Целая глава получится. И все не так, как было.

– Ладно, придумаю что-нибудь. То, что было на самом деле, всегда заново надо придумывать.

– Понимаете, понимаете. А я уж приготовил свой совет ненужный. Не бояться врать, сочинять, ну и так далее – вообще не бояться.

– И милиционеров? – пошутил Тенишев.

– И мыслей о предательстве не бойтесь. Думайте, думайте.

Старик надел плащ с капюшоном, оглянулся на стол:

– Вернусь, один допью. Будете в наших краях…

– Спасибо. Увидите меня на тропинке одинаковым…

– Тяжеловатый вы человек. Хотя этого и следовало ожидать. Ну что, пойдемте?

Они долго шли молча.

«Похоже на то, что мы повздорили, обиделись друг на друга. Странно», – думал Тенишев.

– А вы где обитаете? – спросил старик.

– В общежитии.

– Ну, это невозможно, – встрепенулся Игорь Иннокентьевич. – И думать забудьте об этом!

– Как это?

– Да нельзя жить среди себе подобных! Хотя я думаю, там мало таких, как вы, но это не меняет дела. Нельзя, и все, сейчас уже некогда это объяснять. Хоть один совет дам, как раз из своего опыта. Уходите из общежития. Вы в деревне выросли?

– Да.

– Ну тем более! Два часа утренней работы на свежем воздухе вам не повредят! Где-нибудь в центре вы устроитесь на работу дворником, с проживанием в служебной квартире. Можно договориться, чтобы работы было немного. Пусть и денег будут платить мало, но это неважно. Главное – квартира. У вас будет собственная дверь, которую вы сможете закрывать на ключ! Или оставлять распахнутой! Это очень важно – иметь собственную дверь! Это – покой и свобода!

Они подошли к воротам. Тенишев взглянул на своего странного спутника и наконец удивился всему происходящему. Необъяснимая усталость навалилась на него – словно он вошел в тень огромной горы, на которую страшно было поднять глаза.

Он оглянулся. Никого не было.

Тенишев ехал в метро. «Бывают странные совпадения», – думал он, не зная, что имеет в виду: свое отражение в вагонном окне или встречу со стариком. И лицо уставшего человека, в глаза которому смотрел Тенишев, и нечаянный, уже почти забытый разговор, оставшийся в памяти интонацией и тембром голоса собеседника, не принадлежали реальной жизни. И назойливо повторялась и повторялась фраза: «Бывают странные совпадения».

Впервые вспыхнула, как далекая беззвучная молния, догадка о своей будущей жизни. Слово, состоящее из трех частей – «ни-че-го», – простучало в голове, когда поезд вынырнул из подземелья и заскользил по мосту над рекой. Ни-че-го, новая часть речи, имя будущее. Название той жизни, о которой пытался рассказать старик, название той жизни, которая притаилась в будущем. Поезд, подобравшись, как перед прыжком, с силой влетел в черноту подземелья другого берега. И опять чужие глаза смотрели на Тенишева из его отражения в стекле, и вспыхивали на стене тоннеля фонари, улетали назад, отсчитывали стремительное время.

Ни-че-го. Слово-складень, створки которого, захлопнувшись, превращаются в непроницаемую черную доску. Страшный, пугающий образ, заставляющий сопровождать себя таким отчетливым тройным произнесением. Что за ним? А ничего. То и будет, что ничего не будет. Из какого-то забытого кошмара вылетел беспризорный чертенок и не успел спрятаться до третьих петухов, летает вслед за Тенишевым, карауля минуту, чтобы отчетливо произнести своим немым голосом слово, которое Тенишев услышит внутри себя: «Ни-че-го».

Тенишев споткнулся, сходя с эскалатора. Тревожно вскинула брови дежурная, оценивающе проводила его взглядом. Тяжелая стеклянная дверь, как всегда, норовила открыться навстречу. Спящего ребенка несли на руках. Лица не видно, ручка свисает, подрагивая при каждом шаге. Таксист, встречая пассажиров, признается в своей профессии жестом – ключи мелькают вокруг пальца. Надпись перед аркой: «Берегись автомобиля» – от второго слова оставили только «бля». Не забыли нацарапать запятую. Не так уж плохо учат в школе.

«Наблюдаю милые подробности жизни, – горько ухмыльнулся Тенишев. – Остается еще в рыбном магазине заметить перламутровые щеки селедки да утром, бреясь, подумать о том, что это похоже на снятие клоуном своего грима, да волосок от помазка будет перекатываться под бритвой на щеке, как на лесосплаве бревно, с которого соскальзывают багры…»