– Майор, комиссар сказал мне, что сегодня утром вы виделись с мэтром Грасьеном.

– Так и есть.

– Каким он вам показался?

– Взволнованным.

– В смысле?

– Видаль был не просто его секретарем. Грасьен принимает эту историю близко к сердцу. Но помогать следствию не желает.

– С вашей стороны было бы более разумным предупредить нас перед встречей с ним.

– Что, простите?

– Вы слышали меня, Дюген. На будущее рекомендую вам связаться со мной, прежде чем что-либо предпринять. Ладно, на этом пока остановимся. Комиссар будет держать вас в курсе.

Саша глянул на Марса, который тайком сделал жест, означавший: “Поставь этого кретина на место, разрешаю”.

– Думаю, мы поступим иначе, Фабер. Это вы будете сообщать мне, прежде чем делать глупости.

– Вы уверены, что сила на вашей стороне?

– Что вы имеете в виду?

– Майор уголовного розыска, имевший связь со стриптизершей, которая, со своей стороны, поддерживает отношения с одним из свидетелей по делу Киджо, отставным комиссаром полиции. Не уверен, что ваш министр сочтет подобную неразборчивость приемлемой.

– Подполковник, вы всегда вызываете у своих собеседников желание заткнуть вам рот или я исключение?

– Это угроза, майор?

– Тише, господа, – вмешался Марс. – Вы сами не понимаете, что говорите.

– Напротив, – возразил Фабер. – Дюген выразился предельно ясно. Я это запомню. Приятного вечера, господа.

И Фабер вышел, натянуто улыбаясь.

– Прости, Саша. Этот засранец меня надул. Наплел, как водится, про необходимость сотрудничества полиции с разведкой. Кто бы мог подумать, что он попытается тебя припугнуть. А наврал, что хочет с тобой познакомиться…

– Не могу понять, чего он хочет, шеф.

– По моему мнению, под важной миной скрывается страх. Записные книжки Грасьена способны взорвать этот муравейник. Грасьен не в форме и может стать неуправляемым. Потому разведка и суетится. А ты же знаешь священное правило разделения властей. Каждый спасает свою задницу.

У разведчиков есть старая традиция: делить службы на отделы, никак не связанные друг с другом, чтобы держать ситуацию под контролем в случае утечки. И чтобы зараза дальше не распространялась. Такой метод часто срабатывал. Но на деле агенты иногда ведут собственную игру, чтобы подстраховаться на крайний случай.

– Начальник Фабера – мой знакомый. Я все улажу. А надо будет, дойду до “нашего министра”, как выражается этот баран.

Саша потер затылок, глядя на Марса. От напряжения у него свело мышцы.

– Спокойно продолжай следствие. Я тебе полностью доверяю.

– Хорошо, шеф.

– Должен сказать тебе кое-что. Когда перед твоим назначением мне в руки попало твое досье, меня покоробила связь с этой американкой. Полицейский, живущий со стриптизершей, – это действительно непорядок.

– Вы жалеете о своем решении?

– Нет, твой послужной список говорит сам за себя. И потом, черт побери, я тоже когда-то был молодым! Все, теперь уходи, и без того много времени потеряли. За работу.

– Спасибо.

– Не за что.

Саша медленно зашагал по коридору. Голова шла кругом, и он завернул в туалет, чтобы умыться холодной водой. Он стоял, наклонившись над умывальником, пытаясь понять, что сейчас произошло, когда из-за двери возникла голова Менара.

– Шеф, один этап Париж – Дакар на самокате пройден. Благодаря удачной идее финиш становится немного ближе.

Черт бы побрал этого Менара с его метафорами.

– Рассказывай.

– Я взглянул на задачу под другим углом. Все друзья Киджо мне говорили, что у него не было никаких связей в политике. А что, если они не просто хотели отделаться от меня? Что, если так оно и было?

– И что дальше?

– Дальше, если сам Киджо никогда не занимался политикой, то один из его друзей, напротив, был с нею тесно связан. Если вы понимаете, о чем я.

– Нет, слушаю тебя очень внимательно.

– У Туссена Киджо был друг детства, Норбер Коната, они из одной деревни, где-то недалеко от Киншасы. И он был журналистом. Угадайте, в какой области…

– В политике.

– Ура, шеф.

– Этот парень былжурналистом?

– Дважды ура, шеф. Его убили в Конго. Киджо был на его похоронах.

– Когда?

– За несколько месяцев до своей смерти.

– Хорошо. Следующий этап твоего самокатного ралли. Позвони Жану Тексье.

– А кто это?

– Отец Киджо. Врач, который всю жизнь работал в неправительственных организациях. Он наверняка знал Норбера Конату. Завтра, если можешь, прямо с утра.

– Сдвинулись с мертвой точки. Прекрасно. Пойдете со мной, шеф?

– У меня есть одно срочное дело. Пусть каждый решает свой вопрос. Я займусь матерью Видаля. Вместе с Карль.

– Вы ее нашли?

– Почти. Она не покидала двадцатый округ, где Видаль родился. А что они не общались…

– То не география тому причиной. Ладно, я пошел работать с Тексье. До завтра, босс.

До чего же Менар обожает оставить за собой последнее слово.

Зигмунда страшно напугал экстаз детей Христа, Ингрид чувствовала ногой его дрожь. Прихожане не жалели сил. Они пели так, словно от этого зависела их жизнь, и танцевали, воздев к небу руки, на грани транса. И Лола не отставала. С самого начала она вела себя как другие, исступленно распевала псалмы, раскачивалась в такт, то и дело вытягивала кулак к потолку, громко выкрикивая “Иееааа!”. Ингрид незаметно толкнула ее локтем:

– Тебе не кажется, что ты переигрываешь? На нас обращают внимание.

– Знаешь, как называют евангелистов, дорогуша? – Absolutely not[15].

– Лампочниками. Потому что они постоянно руки к потолку тянут, как будто меняют лампочки. В таком обществе нужно выкладываться по полной. Так что вперед, делай как я.

Ингрид вздохнула, потом присоединилась к остальным, подражая жестам великого Стиви Уандера, и продолжала в том же духе до конца. Отзвучала последняя проповедь, и послушное стадо потянулось на задний двор: дети Христа отправились брататься в буфет. Лола нигде не заметила Банголе, и подруги в сопровождении далматинца принялись расспрашивать присутствующих, рассчитывая на притворную слепоту Ингрид, чтобы расположить к себе сердца, встревали в разговоры и потихоньку наблюдали, какое впечатление произведет фамилия Банголе. Экс-комиссар прихватила с собой триллер и всем говорила, что хочет вернуть книгу другу, который “давно куда-то запропастился”.