Служанки опять закатили глаза. Пруденс опустила голову, скрывая улыбку. Сравнение Гортензии попало в точку — в своей черно-белой форме они действительно походили на докучливых сорок.

Француженка сняла очки для чтения и отложила газету:

— А ты чем занималась до того, как стала камеристкой достопочтенных Ровены и Виктории?

Разговоры за столом стихли, и, хотя в открытую никто на нее не смотрел, Пруденс чувствовала, что все ждут ее ответа. Интуиция подсказывала, что лучше не распространяться об истинном положении дел, хотя в глубине души ей отчаянно хотелось заявить, что она не их круга и вообще не служанка.

— Я всегда жила с ними, — тихо произнесла Пруденс. — Моя мать была у них гувернанткой.

— Да ну! — удивилась Гортензия.

Пруденс понимала, что от нее ждут подробностей, но сосредоточилась на еде. В итоге разговор перешел на другие темы, и Пруденс, покончив с обедом, вымыла за собой тарелку, чтобы не добавлять хлопот Сюзи. Та, все еще занятая обеденной посудой, наградила ее благодарной улыбкой.

— Не уходи пока, побудь с нами. Ты еще не скоро понадобишься своим девочкам и можешь со спокойной душой отдыхать.

Пруденс помялась, затем уступила. Лучшее средство от одиночества — знакомство с людьми. Она уселась рядом с Гортензией, и Сюзи принесла ей новую чашку чая.

Едва она села, те самые две служанки обменялись взглядами и встали из-за стола. Пруденс хмуро следила за ними, но вскоре Гортензия вновь завладела ее вниманием.

— Давай-ка я расскажу тебе о моем первом месте. Может, тебе полегчает, oui?

Гортензия взяла ее за руку — жест, несомненно, дружеский, — но чем дальше заходил рассказ, тем больше Пруденс казалось, что ее заковали в кандалы, не позволяя вырваться. Она слушала историю о прошлой хозяйке во Франции, которая ставила Гортензию так низко, что даже не озаботилась узнать ее имя.

Как ни тошно было Пруденс, она поняла, что могло быть и хуже. Когда она встала, чтобы уйти, Гортензия поднялась вместе с ней.

— Ты же еще не ложишься? — резко спросила француженка.

Пруденс покачала головой и наморщила лоб.

— Нет, сначала надо прибрать комнату Ровены. А что такое?

— О, ничего, — отмахнулась Гортензия. — Просто еще рано, а ты уже уходишь. Но если тебя ждет работа…

Убирая комнату Ровены, Пруденс пыталась разобраться в собственных мыслях. Почему ей так нравилось, когда другие слуги считали ее выше себя? Несмотря на слова сэра Филипа о равенстве между людьми, она не хотела считаться обычной прислугой, однако была к ней ближе, чем к Ровене и Виктории. Или лорду Биллингсли. Ее мать начинала горничной. Пруденс понятия не имела, чем занимался отец, поскольку мать никогда о нем не говорила, но девушка знала, что у нее была семья, жившая в деревне. Не приходилось сомневаться, что многие ее члены работали на Бакстонов или другие титулованные семейства в округе.

Неужели между высшим и низшим сословием действительно существует принципиальная разница, помимо обстоятельств рождения на свет — нечто неподвластное человеку? Почему простые люди мирятся с тем, что к ним относятся как к людям второго сорта? Пруденс могла понять надобность в неквалифицированном труде — в конце концов, кому понравится чистить нужники. Она потерла лоб. Неудивительно, что все меняется так медленно. Простых решений не существует.

Ровена не явилась принять ванну, и Пруденс пошла к Виктории. Интересно, какую комнату отвели бы ей, будь она настоящей гостьей? Пруденс пока не имела возможности изучить как следует особняк — она видела только крыло для слуг, комнаты сестер и Главный зал. Она даже в парк не выходила со дня приезда и вместо этого читала книги, которые таскала из библиотеки Вик.

Уставшая как никогда, Пруденс поднялась по бесконечной лестнице и добралась до своей комнаты. Ровена и Виктория улягутся спать и без ее помощи. Все равно она не камеристка, как бы это ни выглядело на деле. Встреча с лордом Биллингсли и общение с прислугой в столовой окончательно вымотали ее; еще одна неприятность — и она развалится на куски.

Газовые рожки в длинном коридоре женского крыла располагались далеко друг от друга и еле горели.

— Правильно, зачем слугам свет, — пробормотала Пруденс.

Войдя в комнату, она оставила дверь открытой, чтобы не искать свою маленькую газовую лампу вслепую. Потом заперла дверь и разделась, не потрудившись даже повесить одежду. Зубы заклацали от холода, едва она нырнула в тонкую батистовую сорочку. Ткань ласкала кожу, но сейчас Пруденс готова была согласиться на шерстяную дерюгу — лишь бы не мерзнуть. Комната больше напоминала продуктовый ледник, нежели спальню.

Теперь уже в спешке она пересекла помещение и юркнула в постель, но, когда попыталась вытянуть ноги, на полпути встретила какое-то препятствие. Пруденс недоуменно толкнула сильнее и тут поняла, что случилось. Кто-то устроил ей «мешок»[13]— прокрался в спальню и подшутил. Рыдания вырвались прежде, чем она сумела сдержать их, и Пруденс закрыла лицо руками, зажала рот. Пусть не радуются и не думают, что допекли ее. Несколько минут она просидела на постели, подтянув колени к груди и пытаясь восстановить самообладание. Друзей здесь нет, подумала она. Разве что Сюзи; в иных отношениях она была совершенно одна, о чем надлежало помнить.

Коль скоро тебе соорудили «мешок», не остается ничего другого, как вылезти и перестелить заново. Пруденс с трудом выбралась из постели. Ноги занемели от холода, мышцы сводило от усталости, но она кое-как справилась.

Забравшись под одеяло, с мокрыми от слез щеками, Пруденс решилась. Завтра у нее выходной. Она отправится в город и попробует разыскать родственников. Всяко лучше, чем оставаться в капкане между двумя мирами Саммерсета, не принадлежа ни к одному.

* * *

На следующее утро Пруденс извлекла свой новый саржевый, рыжеватого цвета костюм для прогулок и почистила щеткой, будучи особенно аккуратной с черной тесьмой и обтянутыми тканью пуговицами. Натянула юбку, доходившую до лодыжек, заправила белую блузку и надела жакет. Пруденс понравилось, как кружевные манжеты блузки кокетливо выглядывают из рукавов. Она, как могла, уложила волосы перед треснувшим зеркалом, а затем надела большой черный бархатный берет. Наряд завершали темно-коричневые высокие ботиночки со шнуровкой. Нынче никто не примет ее за горничную.

Она вошла в зал для прислуги и налила себе чая, не обращая внимания на взгляды.

Глаза Гортензии расширились.

— Belle fille,[14]— только и смогла произнести француженка.

Пруденс понимала, что так друзей не заводят, но ей было все равно. Теперь стало ясно, что слуги относятся к ней не менее предвзято, чем лорд Саммерсет.