Байаку выхватил из кармана автоматический складной нож, одним щелчком выкинул лезвие и продемонстрировал его Сабалу:

– Вор! Я тебе уши отрежу!

Мальчишка рванулся к нему навстречу:

– Давай. Я тебя не боюсь!

Луду оттолкнула Сабалу внутрь квартиры:

– Сынок, уйди. Зря мы открыли дверь.

Насер Эванжелишта наконец настиг Байаку, схватил его и отобрал нож.

– А ну-ка, парень, успокойся, сейчас разберемся.

Удивление, написанное на лице Собы Младшего, развеселило Монте:

– А, товарищ Арналду Круж? Когда кто-то плохо говорит об Анголе, я всегда привожу вас в качестве примера. Страна, в которой богатеют безумцы и даже враги государства, по определению должна считаться великодушной!

Антониу, ошеломленный столь плотной чередой событий, прошептал своему старику на замысловато звучащем языке кувале:

– Отец, коров у них точно нет. Они про них ничего не знают.

Беншимол взял Луду за руку:

– Не спешите, сеньора. Прочтите письмо.

Соба Младший ткнул Монте пальцем в грудь:

– А ты, гиена, над чем смеешься? Время гиен уже закончилось.

Луду вернула конверт:

– Мои глаза уже не годятся для чтения.

Монте отвел в сторону руку Собы и тут увидел Жеремиаша. Очередной сюрприз развеселил его еще пуще.

– Так-так, очередное знакомое лицо. Наша вторая встреча там, в Намибе, была неудачной. По крайней мере, для меня. Ну а сейчас вы на моей территории.

Услышав голос Монте, Даниэл Беншимол вздрогнул. Он развернулся к сыщику:

– А я вас помню. Это вы разбудили меня в ту ночь, когда исчез Симон-Пьер. Ведь задумано было так, чтобы исчез я, не так ли?

К этому моменту все взгляды уже были устремлены на бывшего агента тайной полиции. Насер Эванжелишта отпустил Байаку и, свирепо размахивая ножом, надвинулся на Монте:

– Я тоже вас помню. И воспоминания эти не самые счастливые.

Монте, которого Жеремиаш, Антониу, Соба Младший, Даниэл Беншимол и Насер Эванжелишта, по сути, взяли в кольцо, начал пятиться к лестничному пролету:

– Тише, тише, что было, то прошло. Все мы – ангольцы.

Эванжелишта уже ничего не слышал. В голове Насера звучал его собственный крик: четверть века назад он кричал под пытками в узкой, пропахшей мочой и дерьмом камере. Откуда-то из темноты доносились вопли женщины, которую он никогда после этого не увидел. Крики и лай собак. Все кричало, все лаяло. Насер сделал пару шагов вперед и резко ударил Монте лезвием в грудь. К его удивлению, нож не встретил никакого сопротивления. Он повторил удар еще и еще раз. Монте покачнулся, поднес руку к рубашке. Но крови почему-то не увидел. Одежда его не пострадала. Жеремиаш схватил Насера за плечи и потянул к себе. Даниэл вырвал у него из руки нож.

– Бутафория. Слава тебе Господи, это цирковой нож.

Так оно и было. В полой рукоятке ножа имелась пружина, и при каждом ударе лезвие пряталось внутрь.

Даниэл несколько раз ткнул себя ножом в грудь и в шею, чтобы остальные убедились, что он не настоящий. Потом Беншимол подошел к Жеремиашу и атаковал его ножом Насера. Он так громко, заливисто и истерично смеялся, что заразил своим смехом остальных. Засмеялась даже Луду, крепко вцепившаяся в Сабалу. Из глаз ее потекли слезы.

Только Монте остался серьезным. Он одернул рубашку, расправил плечи и стал спускаться вниз по лестнице. Воздух на улице был раскаленный, сильный ветер тряс верхушки деревьев. Сыщик тяжело дышал. У него болела грудь. Не там, куда пришлись удары фальшивого ножа, а где-то внутри, в потаенном месте, названия которому он не знал. Монте потер глаза, достал из кармана брюк темные очки и надел их. В голове, без видимой на то причины, вдруг возник образ каноэ, скользящего по воде в дельте реки Окаванго.

Кубанго становится Окаванго после того, как она пересекает границу между Анголой и Намибией. Будучи рекой солидной, Окаванго тем не менее не повторяет судьбы большинства из своих сородичей: в море она не впадает. А, широко расправив свои берега, течет и потом умирает в пустыне. Ее смерть величественна и благородна: она наполняет зеленью и жизнью пески Калахари. В дельте Окаванго Монте праздновал тридцатилетие свадьбы, в окруженном дикой природой отеле – подарок на юбилей от детей. То были счастливые дни. Они с Марией-Кларой ловили стрекоз и бабочек, читали, катались на каноэ.

Некоторые люди испытывают страх от мысли, что их могут забыть. Такое психическое отклонение называется атазагорафобия. С ним же происходило обратное: он жил в страхе от того, что его никогда не забудут. Там, в дельте Окаванго, Монте ощущал себя забытым. Там он был счастлив.

Мы всегда умираем от упадка духа: когда душа наша надламывается, тогда мы умираем. Такой теории придерживается Соба Младший. В поддержку ее бизнесмен обычно рассказывает, что с ним происходило после того, как его схватили во второй раз. Столкнувшись в тюрьме с невыносимыми бытовыми условиями, грубым обращением, пытками, он переносил все это с мужеством, которое поражало не только его друзей по несчастью, но и тюремных охранников и агентов политической полиции. Но это было не мужество, признавался Соба.

– Меня переполняло возмущение. Душа бунтовала против несправедливости. Страх, да. Страх причинял мне боль даже большую, чем побои, но возмущение внутри меня росло, оно перекрывало страх, и тогда я мог противостоять полицейским. Я никогда не замолкал. Когда на меня орали, я орал в ответ еще громче. Начиная с какого-то момента я понял, что эти типы боятся меня больше, чем я их.

Однажды в наказание его посадили в очень тесный карцер, который тюремщики называли Кифангондо – в память о месте, где произошло памятное сражение времен гражданской войны. В камере с ним жила крыса, которую он приручил. Он назвал ее Блестка. Имя это, возможно, было слишком лестным для обычного дикого грызуна бурого цвета, с драным ухом и облезлой шерстью. Когда Соба Младший вернулся в общую камеру с Блесткой, пристроившейся у него на правом плече, некоторые из сокамерников подняли его на смех, однако в основном никто не обратил на это особого внимания. В то время, в конце 70-х, в тюрьме Сан-Паулу подобралась невероятная компания. Американские и английские наемники, захваченные в плен во время боевых действий, соседствовали здесь со впавшими в немилость изгоями из Африканского национального конгресса[29], молодые интеллектуалы крайне левых взглядов дискутировали с пожилыми португальцами-салазаристами. Были тут и арестованные за контрабанду алмазов, а также те, кто не встал по стойке смирно при поднятии государственного флага. Некоторые заключенные в прошлом были важными партийными руководителями. Они гордились своим знакомством с президентом.