– Голова страшно болит, но это от возбуждения и радости. Его величество возвращает меня к себе. Эти записочки должны быть доставлены по назначению немедленно, я хочу, чтобы к моему появлению в Версале там были мои друзья, а не только враги.

– Конечно, я немедленно отправлю. И все же вам следует позвать доктора или хотя бы лечь в постель, мне кажется, вы просто горите.

Мари-Анна и сама чувствовала, что полыхает, но решила, что это действительно из-за перевозбуждения, потому распорядилась принести успокоительное и попросила шире открыть окна, хотя на улице отнюдь не было тепло.

– Здесь слишком жарко натоплено, погасите камин и откройте окна.

– Мадам, снаружи снег и холодно, вы можете простыть.

– Нет, вдруг его величеству придет в голову посетить мой скромный приют или немедленно потребовать моего прибытия в Версаль? Я должна быть готова.

Но всем, в том числе и ей самой, было ясно, что никуда она не поедет, потому что жар не только не проходил, но и усиливался. Немного погодя она оказалась даже не в состоянии написать ответ, невыносимо болела голова. Пришлось все же лечь в постель.

Не дождавшись срочного ответа от любовницы и сгорая от нетерпения, Людовик отправился на улицу Бак сам. Конечно, инкогнито не получилось, передвижения короля слишком заметны, но ему было все равно. Решив, что фаворитка слишком обижена из-за унижений, которые пришлось вынести, Людовик поехал просить прощения за все, что мадам вытерпела.

Каково же было его разочарование, когда вместо пусть и обиженной, но красивой, цветущей фаворитки он увидел совершенно разбитую женщину, половину лица которой изуродовал растущий просто на глазах флюс! Как ни старался король не замечать проблем у мадам Шатору, это не удавалось сделать. Самой фаворитке оказалось не до короля, она горела и начала бредить.

Горничные объяснили, что это от возбуждения после полученного письма. Секретарь подтвердил эти сведения:

– Мадам чувствовала себя хорошо, но слишком сильно разволновалась и вдруг слегла.

И снова Людовик казнил себя за столь сильные страдания любовницы. Если его письмо виной болезни фаворитки, то, может, стоило написать как-то иначе или вообще отправить к ней герцога Ришелье, тот смог бы сделать все ловко?

Заниматься любовью с женщиной, страдавшей от невыносимой головной боли и огромного флюса на щеке, невозможно. Король побеседовал с мадам, пожелал ей скорейшего выздоровления, обещал наказать всех виновных в ее унижениях и отбыл, потребовав от доктора маркизы докладывать о ее состоянии как можно чаще.

Между Версалем и особняком на улице Бак зачастили гонцы, привозя его величеству новости о состоянии его фаворитки, не успевшей вернуться во дворец.

Мадам Шатору умирала, она буквально сгорала от невыносимого жара. Никакие средства, применяемые докторами, не помогали, жар шел изнутри, и, не умея справиться, его объясняли излишним волнением маркизы.

Все сведения королевские посланцы получали от доверенного лица самой мадам де Шатору банкира Париса де Монмартеля, принявшего живейшее участие в судьбе несчастной фаворитки. Он заказал несколько месс за ее выздоровление, без конца гонял по Парижу разных посланцев, привозивших все новые и новые средства, вызывал лекарей, лично следил за тем, чтобы мадам давали лекарства, но ничего не помогало.

Несколько месс заказал и сам Людовик, но все старания помогли мало.

7 декабря 1744 года, понимая, что ей не выжить, мадам де Шатору приняла последнее причастие. Король не мог быть рядом с ней в тот миг, не в силах вынести такого удара судьбы, он тайно уехал в свое имение в замок Ла Мюэтт. У его величества всколыхнулись все застарелые страхи смерти, мучившие его с детства и, казалось, счастливо преодоленные за последние годы сначала счастливой семейной жизни, а потом и разгульной с фаворитками.

Людовик в своей жизни видел слишком много неожиданных и страшных смертей, чтобы не опасаться и за свою жизнь тоже. Стало казаться, что и в смерти мадам де Вентимиль виноват тоже он, ведь, если бы не было той беременности и родов, мадам была бы жива. Теперь вот Шатору… Ну почему прекрасные женщины отдают свои жизни из-за него? Как он будет жить без Мари-Анны?

Двор притих в тягостном ожидании.

– Ваше величество…

И без дальнейших слов ясно, какое именно известие с улицы Бак привез маркиз Гонто. Опущенный взор, склоненная словно в скорби голова Шарля-Антуана де Гонто ясно демонстрировали, что он очень удручен, почти в трауре.

Людовик поднял на маркиза глаза, полные боли, он действительно любил свою капризную Принцессу, как называл мадам де Шатору, и действительно тяжело переживал ее смерть. У Шарля-Антуана даже мелькнула странная мысль: стал бы так же переживать король в случае смерти королевы?

– Да, сир, все кончено… Она помнила о Вас до последнего мига.

Последнее было ложью, мадам умерла в бреду и никого не помнила, но маркиз понимал, как такое заявление будет приятно королю, а потому сказал. Людовик только коротко кивнул.

Двор в трауре, то есть официально никакого траура не было и быть не могло, фаворитка – не член королевской семьи, однако придворные уважали непритворную скорбь его величества, а потому никаких увеселений, разговоры вполголоса. Ничего напоминающего о прежних развлечениях или о самой почившей мадам. Потянулись тоскливые дни, когда вернувшийся в Версаль король сиднем сидел в своем Трианоне, общался с узким кругом людей, числившихся в друзьях мадам Шатору, и тосковал…

Придворные в Версале вежливо тосковали рядом с королем, при любой возможности перемещаясь в Париж, чтобы развлекаться там. Во-первых, даже бесконечно уважая его величество, страдать рядом с ним столь долго не желал никто. Во-вторых, и в-главных, мадам Шатору слишком многие терпеть не могли за ее надменность и непомерные требования, а потому радости из-за ее безвременной кончины было едва ли не больше, чем грусти. Тем более умершая фаворитка освободила место, на которое мечтали попасть слишком многие, хотя не все могли надеяться.

Двор снова загудел, как растревоженный улей. Соблюдая ради приличия скорбную тишину в Версале, вне него в салонах Парижа дамы и кавалеры вовсю обсуждали возможные варианты замены.

Август выдался душным, к жаре добавились мелкие нудные дожди, и трудно дышать стало даже вполне здоровым людям. Но мадам Ле Норман хорошо переносила беременность. Это весной она испытывала сильные боли, видимо, из-за своих поездок в коляске ради встреч с королем, а после того как стала беречься, просто медленно ходить пешком, а еще выкинула из головы всякие глупости по поводу хозяев замка Шуази, ей весьма полегчало.

10 августа тоже не принесло облегчения всем страдавшим от духоты…

– Луиза, вы не могли бы обмахивать меня веером, сегодня слишком душно, к тому же у меня что-то крутит внутри. Неужели снова появятся прежние боли?