Анна закончила писать сообщение и убрала телефон в сумочку. Мотнула головой, поправляя челку.

– Как дела?

– Получше, – сказала Гретхен. – Не знаю, смогу ли когда-нибудь выбросить тот вечер из головы.

Анна серьезно кивнула.

– У меня до сих пор в ушах звучат ее крики. Вчера приснилось, что наш дом горит, а я не могу выбраться из комнаты.

– Ого, какой кошмар, – покачала головой Гретхен.

Свет в зале померк. На сцену поднялся директор Олифант, одетый в серый костюм.

– Тренер Уокер не говорила тебе? – спросила Анна. – Олифант запретил огненные жезлы. Нам больше нельзя с ними выступать.

– И правильно, я считаю, – пробормотала Гретхен. А сама подумала: «И все по моей вине».

Она заметила, что Анна смотрит на нее пристальным, изучающим взглядом. Интересно, что у нее на уме? Уж не считает ли она Гретхен безмозглой растяпой, заслуживающей наказания? Неужели так считает вся школа?

Или это уже паранойя?

Стейси была такой милой, живой и энергичной. Все ее любят. А я до конца учебы запомнюсь всем как дурында, которая ее подожгла.

– Ты в больницу ездила? – спросила Анна. – Ну, навестить Стейси?

– Э-э… нет, – ответила Гретхен, избегая смотреть ей в глаза. – Но Сид мне рассказывает, как она.

Глаза Анны расширились от изумления.

– Ты говорила с Сидом? Вы что, встречаетесь?

– Типа того… – Гретхен сглотнула. А не брякнула ли она лишнего? Анна не просто удивилась: в ее вопросе звучало осуждение.

Теперь Анна разглядывала ее еще более пристально. На счастье Гретхен, свет в зале в этот момент погас окончательно и Олифант занял место за трибуной на краю сцены.

Посреди сцены на складных стульях расположились лицом друг к другу четверо музыкантов в черных костюмах – двое мужчин и две женщины. Одна из женщин сосредоточенно налаживала виолончель. Оба мужчины о чем-то беззаботно беседовали, положив скрипки на колени.

Олифанту не сразу удалось всех утихомирить. Несколько парней в заднем ряду громко читали рэп-композицию, которую Гретхен слышала по радио, да еще и отбивали такт кулаками по спинкам кресел, а другие ребята смеялись и подбадривали их криками.

– Сегодня мы насладимся несколько иной музыкой, – произнес Олифант, вплотную приблизив рот к микрофону.

– Но это же классика! – выкрикнул паренек в заднем ряду.

По рядам прокатился смех.

Олифант поднял руки над головой и держал так, пока все не умолкли.

– Сегодня утром нас ждет особенная радость, – объявил он. – Чикагский струнный квартет любезно согласился выступить специально для нас.

Это объявление было встречено аплодисментами. Четверо музыкантов выпрямились, приготовив инструменты.

– И чтобы сделать этот концерт действительно особенным, – продолжал Олифант, – вместе с квартетом выступит участница нашего оркестра.

Гретхен напряглась. Для Мэдисон настал ключевой момент. Как она, должно быть, волнуется! Не потому ли она вчера так хотела увидеть Гретхен? Просто чтобы та помогла ей справиться с нервами.

Теперь Гретхен и сама сидела как на иголках.

«Давай, Мэдисон! Давай!» – повторяла она про себя.

– Давайте пригласим Мэдисон Гроссман присоединиться к квартету, – предложил Олифант. Он сделал жест руками, и все зааплодировали.

Мэдисон вышла на сцену, одетая в белую блузку с оборками и длинную черную юбку. Волосы ее были уложены в высокую прическу. В ответ на аплодисменты она отвесила шутовской поклон, и все засмеялись. По-видимому, смех слегка успокоил ее, поскольку она впервые за все время улыбнулась.

– Мэдисон присоединится к квартету, чтобы исполнить, – Олифант поднес к лицу листок бумаги, – первые две части Восьмой симфонии Моцарта. – С удовлетворенной улыбкой директор подал знак музыкантам, развернулся и сошел со сцены.

Мэдисон опустилась на свободный стул лицом к виолончелистке. Рядом со стулом ее ждал футляр со скрипкой. Нагнувшись, Мэдисон взяла его и положила на колени. Другая женщина что-то сказала ей, и Мэдисон засмеялась.

Открыв футляр, она вытащила скрипку и смычок. Аккуратно застегнула футляр и положила обратно на пол.

Виолончелистка тоже что-то сказала. Со своего места в третьем ряду Гретхен не слышала, о чем они говорят. Несколько ребят нетерпеливо заерзали в креслах.

Музыканты подняли инструменты. Виолончелист-мужчина постучал по своему инструменту смычком. Они начали играть.

Гретхен глаз не сводила с Мэдисон. Лицо у той было напряженным, сосредоточенным: прищурив глаза, она вперилась в ноты. Сидя прямо, будто аршин проглотила, она отсчитала несколько тактов и поднесла скрипку к подбородку.

Гретхен слегка расслабилась. Мэдисон справится. Она покажет класс!

Мелодия скрипки поплыла по залу. Гретхен сползла в кресле, упершись коленями в спинку сиденья впереди.

Музыка была чудесной: нежная и ритмичная, она ласкала слух.

Только вот звучала она всего полминуты. А потом раздался крик – истошный животный вопль ужаса и боли. Он разлетелся по всему залу, эхом отразившись от стен.

До Гретхен не сразу дошло, что кричит ее подруга.

Мэдисон вскочила и отшвырнула скрипку. Схватившись за шею, она рухнула на колени, заходясь криком.

Четверо музыкантов тоже вскочили. Они отпрянули, в ужасе глядя на Мэдисон, которая вопила, держась за шею:

– Я горю! Горю! Кто-нибудь! Помогите! На помощь! Я горю!

Зал огласился криками. Учителя бросились на сцену.

Гретхен вскочила. На глазах шея ее подруги наливалась огненной краснотой. Мэдисон испустила последний вопль и, по-прежнему держась за шею, повалилась на бок. Алая кровь ударила сквозь пальцы фонтаном и волной окатила сцену, заливая все вокруг. Мэдисон больше не двигалась.

Уже бежал сломя голову Олифант, над его плечом трепыхался галстук. Оттолкнув одного из опешивших музыкантов, директор бухнулся на колени рядом с Мэдисон.

Зловещая тишина повисла в зале. Как будто кто-то до упора выкрутил ручку переключателя. Учащиеся стояли, опираясь на спинки кресел, вытаращив глаза и разинув рты.

В наступившей тишине Гретхен слышала, как Олифант умоляюще взывает к Мэдисон, приблизив лицо к ее лицу:

– Мэдисон? Мэдисон? Ответь, пожалуйста! Ты меня слышишь? Мэдисон?

Гретхен поняла, что задерживает дыхание, сжимая кулаки. От ужаса у нее скрутило живот.

– Зовите врача! – выкрикнула учительница с края сцены.

– Кто-нибудь, наберите 911! – подхватил кто-то.

Склонившийся над Мэдисон Олифант поднял руку.

– Боюсь, что уже поздно, – хрипло произнес он. – Она не дышит.