— Откуда мне знать? Я же говорю, что понятия не имею, чем он занимался.

— Значит, тебе неизвестно, какие дела связывали его с моим хозяином?

— До вчерашнего дня я даже не подозревала, что у них были какие-то общие интересы!

— А как насчет человека, принимавшего у него игорные ставки? Его зовут Туманный.

Этот последний вопрос, похоже, поразил ее словно гром. Она вдруг резко наклонилась вперед, будто ее ударили ножом в живот. Потом она почти так же неожиданно распрямилась, но отвечала, уже не поднимая глаз и совсем тихо:

— Мой сын рассказывает мне… не обо всех своих занятиях. Да и с какой стати он должен докладывать мне обо всем?

— Но он пользовался услугами этого человека? Делал через него тайные денежные ставки на игру?

Я заметил, как она задрожала всем телом.

— Не знаю. Да… вероятно, он участвовал в этом. Послушай, я очень устала! Все утро я принимала у себя старейшин, а теперь вот еще ты пришел с какими-то вопросами, на которые у меня нет ответов. — Взгляд ее потускнел и стал теперь жестким и уклончивым. — Если главный министр хочет поговорить с моим сыном, то пусть тогда ищет его где хочет. Но можешь ему передать, что Сияющего Света здесь нет. Он ушел из дома навстречу смерти. Вот и посмотрим, как отнесется к этому твой хозяин, раб!

Дом торговца стоял на берегу узкого канала. Вдоль него-то я и пошел, теша себя надеждой нанять каноэ, а не тащиться пешком обратно к дому моего хозяина, расположенному в самом центре Теночтитлана. Я чувствовал усталость и уныние, так как не мог похвастаться большими достижениями — разве только установил, что Сияющего Света нет дома, а мать его знает про то, откуда взялся этот жертвенный раб, не больше моего. Я даже не был уверен, стоит ли верить ее словам, будто сын отправился в изгнание.

Жизнь здесь словно замерла. Казалось, ничего не происходило за этими унылыми стенами цвета выбеленных на солнце костей. У ног моих искрилась на позднем утреннем солнышке вода. Я глянул на свое отражение, и мне стало любопытно, что на самом деле увидела Оцелохочитль, когда смотрела на меня.

Интересно, правильно ли я угадал ее мысли во время нашего разговора о смерти омовенного раба? Ведь многие женщины находили жрецов привлекательными. Мы казались им загадочными и зловещими косматыми существами в черных балахонах, не расстающимися со своими окровавленными ножами и распевающими древние гимны. Они считали нас мужественными, потому что мы умели подолгу воздерживаться от пищи и пускать себе кровь, а еще храбро смотреть в лицо богам днем и противостоять сонмищам темных духов, наводняющих ночь. И они не могли заполучить нас, так как мы давали обет безбрачия, и эта недостижимость делала нас еще более интересными в их глазах.

Оцелохочитль была красивой женщиной, к тому же моего возраста; ее образ запал мне в душу, и она никак не оставляла моих мыслей. Но что именно так понравилось мне в ней? Эта ее неистовая гордость за мужа и его подвиг, или нежелание поддаться горю и гневу, или то откровенное неповиновение, какое она выказала посланнику главного министра? А может, что-то тронуло мою душу тогда, когда она поделилась со мною воспоминаниями о первом в ее жизни жертвоприношении. Даже имя ей дали в честь яркого цветка — тигровой лилии, — и я подумал: доведись мне только после знакомства с ней впервые увидеть пламенеющие красно-желтые лепестки цветка, я бы не удивился его виду. Про себя я так и прозвал ее — Лилия…

Я снисходительно улыбнулся своему отражению в воде. Человек, продавшийся в рабство, не должен иметь желаний, запросов или капризов. Всего этого он лишил себя и теперь может только предаваться мечтам — занятию безобидному и безопасному.

Вдруг я заметил, что из воды на меня уставились уже два лица.

От неожиданности я чуть не бухнулся в канал. Оправившись от страха, я отступил от кромки воды и посмотрел на это явление во плоти.

Человек был одет как жрец, плащ разрисован черепами и звездами, на груди набитый табаком мешочек из шкурки оцелота. Волосы у него были такой же длины, как у меня, но не такие сальные и спутанные, как обычно у жреца. Из мочек ушей текла кровь, запекаясь на шее.

В первый момент мне показалось, будто я вижу самого себя в молодости, но когда первое удивление прошло, я начал осознавать разницу.

Начнем с того, что незнакомец был гораздо выше меня ростом, хотя и сутулился, чтобы казаться со мною наравне. Кроме того, его лицо и тело были дочерна вымазаны пастой из сажи. Все жрецы мазали себя сажей — это составляло часть их облика, но этот, похоже, превзошел своих собратьев. Черная жижа покрывала его толстенным слоем и запеклась коркой, которая местами крошилась и отваливалась. Более всего она потрескалась вокруг глаз и рта, и там проглядывала смуглая кожа, в остальном же лицо его ничем не отличалось от какой-то черной маски. Я даже затруднялся определить его возраст, так как под таким слоем сажи никто не сумел бы разглядеть ни одной морщинки.

А он, не переставая улыбаться, сказал:

— Лодку ищешь?

Речь его звучала невнятно — как это часто бывало с жрецами из-за того, что они приносили в жертву свою кровь, прокалывая себе языки шипами кактуса.

Я торопливо огляделся по сторонам. Вокруг не наблюдалось никого, только в нескольких шагах от меня на воде покачивалось каноэ. Лодочник, опершись на весло, стоял спиною ко мне. Судя по несбритому локону на затылке, это был совсем еще молодой паренек.

— Могу подвезти, — предложил незнакомец.

Его неожиданное появление здесь показалось мне подозрительным. Я постарался, чтобы мой ответ не прозвучал неучтиво.

— Спасибо. Я с удовольствием пройдусь пешком.

Улыбка мгновенно исчезла с его вымазанного сажей лица, от которого отвалилось еще несколько сухих кусочков.

— Это вряд ли.

Я тут же получил короткий удар в бок, хотел попятиться, но меня уже держали за руку, и хватка эта была крепче зубов аллигатора. В живот что-то больно кольнуло, и, глянув вниз, я увидел острие ножа, изготовленного из какого-то коричневого металла, похожего на медь, только темнее. Ничего подобного я в жизни не видел.

— Да что это такое?! Отпусти меня!

Железные тиски на руке сжались еще сильнее.

— Давай в лодку!

Незнакомец с ножом выкрутил мне руку и развернул лицом к каноэ. Я беспомощно шатался, потом еще разок дернулся в отчаянной надежде удрать, но тут же опять почувствовал укол ножа — на этот раз меня тыкали в поясницу.

Пока меня гнали к лодке, паренек который стоял в ней, обернулся. Это был Проворный, сын Туманного, — последний раз, когда я его видел и слышал, он принимал у моего хозяина тайные игорные ставки.

Первым делом я решил, что это ограбление. Ведь старик по имени Добрый скорее всего был прав — так подумал я, быстренько сообразив, что вымазанный сажей человек с ножом, наверное, и есть папаша Проворного Туманный. Возможно, молодой торговец и впрямь задолжал ему. А Туманный, узнав о бегстве парня, спешил содрать должок и подумал, что я его опередил.