Первым днем Тростника управлял Тескатлипока — бог-насмешник, бог-каверзник, бог-капризник. Для отбытия в дальний путь худшего дня выбрать было нельзя.

— И куда же, интересно, он отправился?

Какое-то время мы сидели молча, каждый был погружен в свои мысли. Сияющий Свет, похоже, отбыл куда-то в большой спешке, но при этом хотел сообщить моему хозяину настолько срочное сообщение, что заставил Рукастого пропахать пешком половину огромного города.

— Эй, Яот!

— Извини, я задумался.

— Да я просто хотел спросить, не знаешь ли, где можно найти какую-нибудь работенку. Я-то думал послужить Сияющему Свету, а раз он уехал, то я опять остался не у дел.

Я посмотрел на его мускулистые руки и вспомнил его вчерашнее усердие. В том, что произошло, не было его вины, как не было и моей.

— Я посоветую своему хозяину взять тебя на заметку, — пообещал я.

* * *

Распрощавшись с Рукастым, я отправился к главному министру — рассказать о своем визите в тюрьму.

Мой хозяин вникал только в суть событий, почти не слушая моих упоминаний о разговоре с дворцовым смотрителем и его стражей. Я понимал: он торопится. Он только ненадолго забежал домой, возвратившись из круглого храма Кецалькоатля, находившегося на площади Сердце Мира, куда должен был вернуться для проведения церемониальных жертвоприношений, посвященных первому дню Тростника — ибо в этот день чествовали не только Тескатлипоку, но также и Пернатого Змея. Старик даже не снимал своего облачения — белого балахона, окаймленного черными перьями, давшими ему имя, — и только нетерпеливо теребил лежавший у него на коленях листок бумаги. Я догадался, что это было письмо Сияющего Света, доставленное Рукастым. Он то и дело поглядывал то на него, то на меня, и эта задумчивость в его взоре мне совсем не нравилась. У меня сложилось впечатление, будто его содержимое как-то касается меня и даже поставлено на весы вместе с моими достоинствами.

Когда я закончил рассказ, он нервно постучал пальцами по бумаге и спросил:

— И что же мне делать с этим Сияющим Светом?

— Господин, я собирался повидаться с ним сегодня, но Рукастый говорит, что он уехал.

— Уехал?! Торговец отправился в путь в такой неблагоприятный день? Быть того не может! Он, наверное, решил теперь прятаться где-то, и это неудивительно! Наверняка сообразил, что я с ним сделаю, если, конечно, другие торговцы не доберутся до него первыми!

— Так вы все-таки хотите, чтобы я сходил к нему домой сегодня?

— Да. То есть нет, — поспешно поправился он. Он снова посмотрел на письмо, и какая-то загадочная улыбка пробежала по его лицу — как если бы только что его посетила какая-то приятная мысль. — Думаю, сегодня идти поздновато. Нет, обязательно, конечно, сходи, но только завтра.

— Как скажете, господин. — Самому мне совсем не хотелось тащиться сегодня через весь город в Почтлан.

— А этот Рукастый еще здесь?

— Да. Как я понял, он ищет работу.

— Прекрасно! Передай ему, чтобы никуда не уходил. Я отправлю его с письмом и оценю его службу по достоинству, если он доставит письмо сегодня вечером.

Следующий день застал меня в Почтлане. Этот квартал в северной части столицы Тлателолько сплошь населяли торговцы, от него они даже получили название своего сословия — почтека.

Дома их нельзя было назвать ни дворцами, ни лачугами. Унылые гладкие стены заставляли постороннего безразлично отвести взгляд, ничего и не говоря о людях, живущих за ними. Я знал, что и внутри дома эти все одинаковы — квадратный двор с жилыми помещениями по обе стороны; цветущие растения, призванные ублажать взор и радовать ароматом; и бегающие по двору индюшки и мелкие собачонки, откармливаемые для хозяйского стола. В таком доме обычно проживало по три или даже четыре поколения; ребятишки играли во дворе, а старики, сидя на своих циновках, забавляли окружающих разными историями, предвкушая очередную порцию вина, которое им разрешалось употреблять по возрасту.

Я сам родился в таком доме, разве только меньшего размера. В остальном мой отчий дом отличался от здешнего жилья лишь толщиной слоя побелки на стенах.

Да, и здания здесь были невзрачные, и их обитатели ходили в коротких грубых некрашеных плащах, но ни в одном доме Мехико, за исключением дворца важного сановника, вы не нашли бы богатства и влиятельности больше, чем здесь. Местные жители отправлялись торговать на дальние расстояния; их караваны из обливающихся потом носильщиков доставляли нам большие зеленые перья птицы кецаль, тюки с хлопком, какао-бобами, перцем-чили, каучуком, золотом, серебром, жадеитом и бесчисленным множеством других дорогостоящих товаров.

Торговцы обогащались, а благодаря им и император. Помимо того, они служили императору шпионами, посланцами и доносчиками во время бесконечных войн, помогая приглядывать за подданными и за сбором дани. За их службу свирепый предшественник Монтесумы император Ауицотль пожаловал им особые привилегии и к каждому обращался не иначе как «дядюшка». Впрочем, большинство ацтеков, питавших зависть и недоверие к их богатству, находило для торговцев менее ласковые названия, чем и объяснялось их столь смиренное поведение в обществе.

Раб, встретивший меня на пороге дома Сияющего Света, не скрывал своей неучтивости. Он долго пялился на меня, и я уж было заподозрил, не творится ли что неладное с его глазами, но потом он проводил меня во двор, где оставил отдыхать среди вечнозеленых растений и пустых цветочных горшков. Еще он предложил мне поесть, правда, когда я повернулся, чтобы принять угощение, он куда-то исчез, оставив меня в обществе другого дворового обитателя.

Это был какой-то старик, сидевший, прислонившись спиною к безукоризненно выбеленной стене, и его обветшалая коричневая накидка выделялась на ней пятном. Голова его была низко опущена — он, судя по всему, спал. Из уголка рта по подбородку стекала слюна.

Я нерешительно переминался с ноги на ногу, лихорадочно пытаясь сообразить, как проникнуть в дом, не нанеся обиды, — ибо чертов раб, похоже, решил оставить меня наедине с бесчувственным стариком на весь оставшийся день.

Двор оказался именно таким, каким я его себе и представлял, разве что здесь было совсем тихо. Недавно выметенный пол и стены уже прогрелись на утреннем солнышке, а двери во внутренние покои на их белом фоне казались черными пещерами. Над дверьми висели плетеные циновки, и если, кроме слюнявого старика, кто-то и был в доме, то, по моим подсчетам, он находился по другую их сторону.

Я направился к ближайшей такой циновке. Но не успел пройти и двух шагов, как меня остановил голос:

— Если тебя интересуют деньги, то даже не трудись. Мы их здесь не держим.

Старик, подняв голову, наблюдал за мной. Взгляд у него был какой-то туманный, мне даже показалось, будто он смотрит мимо, только потом я заметил, что глаза его покрыты мутной старческой пленкой. Зато голос его звучал четко.