Взгляды Черчилля относительно состоятельных людей определялись не только той ролью, которую он отводил им в развитии общества, но и его отношением к самому богатству. «Идея о том, что доходы представляют собой грязную вещь, что они зло, а получение доходов противоречит морали и должно клеймиться как преступление, является деструктивной», – считал политик[241]. И спустя годы он будет отводить частному предпринимательству основную роль в обеспечении экономической устойчивости и роста. В то время как его противники рассматривали предпринимательство либо как «хищного тигра, которого надо пристрелить», либо как «дойную корову», он видел в нем «сильную и волевую лошадь, которая тянет всю телегу вперед»[242].

В большинстве случаев взаимодействия с великими современниками, нашедшими отражение в этой книге, Черчилль проявил себя больше как человек мысли, то вступая в интеллектуальную дискуссию с какой-либо несогласной персоной, то описывая психологический портрет привлекшей его внимание знаменитости. Акцентируя внимание на подобных эпизодах, не следует забывать, что Черчилль был также и человеком дела. Причем человеком достаточно влиятельным, с которым приходилось считаться. Особенно наглядно политический вес отставного политика проявился в его отношении с королем Эдуардом VIII (1894–1972), сменившим в январе 1936 года на престоле своего почившего отца короля Георга V.

Прежде чем перейти к описанию взаимоотношений монарха и его подданного, скажем сначала несколько слов об институте королевской власти, который сложился в первой половине XX столетия на территории Туманного Альбиона.

Лучше всего истинный масштаб полномочий монаршей особы передает известное выражение: He reigns but not rules[243]. Причем власть короля не ограничена жестко каким-либо законодательным актом, однозначно прописывающим, что он может делать, а в какие сферы его вторжение недопустимо. Наоборот, пределы его влияния неопределенны настолько, что фактически сводят его власть к синекуре. Обычно указывают лишь на три монарших права: «советовать, ободрять и предупреждать»[244].

Успех правления короля во многом зависит от того, насколько продуктивными будут его отношения с двумя главными слугами, которые при неблагоприятном стечении обстоятельств могут решить и его собственную судьбу. Первый – премьер-министр. Он назначается королем после проведения всеобщих выборов или по результатам разрешения деликатных ситуаций, наподобие той, что произошла после отставки смертельно больного Бонар Лоу (1858–1923). Но после назначения король уже не в состоянии единолично отправить первого министра в отставку. В свою очередь первый министр выказывает монаршей особе глубочайшее уважение. Обсуждая с королем текущее положение дел, он заручается его поддержкой в принятии того или иного решения.

Внешне все выглядит благопристойно и даже создается иллюзия свободы выбора. Но это всего лишь иллюзия. Король – единственный человек в королевстве, кто не может выражать публично свою точку зрения по сложившейся политической ситуации. Он не имеет права голоса, не может назначить понравившегося ему политика либо освободить от должности впавшего в немилость. Даже тексты выступлений и те пишутся за него. «Как вам это нравится, – воскликнет однажды Эдуард VIII, обращаясь к Уинстону Черчиллю, – произносить тысячу речей и никогда не иметь права высказать свою собственную точку зрения»[245].

Вторым слугой короля, занимающим важное место в его жизни, является архиепископ Кентерберийский. Аналогично тому, как все рычаги правления находятся в руках премьер-министра, правительства и палаты общин (хотя король является светским главой государства), в клерикальных вопросах реальная духовная власть сосредоточена в руках архиепископа Кентерберийского (в то время как британский монарх возглавляет англиканскую церковь). А учитывая, что церковь играет в Британии важную роль, задавая направление общественной морали, власть эта вполне значительная. На момент описываемых событий первым (после короля) клириком в стране был сын шотландского священника Уильям Космо Гордон Ланг (1864–1945), за которым закрепилась репутация прелата «скорее склонного к действию, чем к размышлениям и переживаниям»[246].

Несмотря на довольно сложное в терминах влияния и власти положение, которое занимает британский монарх, многим достопочтенным джентльменам и леди, занимавшим трон, удавалось оставаться весьма значимой фигурой, с мнением которой считались и премьер, и архиепископ. Во многом это достигалось благодаря обретению уважения и доверия у своих подданных и, разумеется, зависело от личности монарха, который, не имея формальных полномочий, находил средства оказания значительного влияния на тех, с кем ему приходилось общаться и взаимодействовать.

После кончины Георга V свою линию поведения с парламентом, церковью и обществом пришлось выстраивать новому королю, Эдуарду VIII. Огромное влияние на историю этого монарха оказал личный фактор. Еще в бытность его наследником престола в его жизни было мало друзей и еще меньше женщин. Несмотря на высокое положение, у него не складывались отношения с представительницами прекрасной половины человечества. По крайней мере, до тех пор, пока в его жизни не появилась дама, закрывшая собой брешь одиночества. Ее звали Бесси Уоллис Симпсон (1896–1986).

Их отношения начались в 1934 году. К тому времени Уоллис была замужем. Помимо этого брака, в ее биографии также имел место развод. На все это можно было бы закрыть глаза, если бы речь шла о легких отношениях и если бы Эдуард не являлся монархом Соединенного Королевства.

Смог бы Эдуард взять себе в жены дважды разведенную женщину? Одни исследователи считают, что, являясь главой англиканской церкви, он был лишен подобной возможности[247]. Другие менее категоричны и, указывая на «туманность матримониального законодательства», не исключают заключение подобного брака[248]. В любом случае, определенно можно сказать одно: последовавшие в декабре 1936 года события не были продиктованы исключительно желанием сохранить любовь к Симпсон. Даже при самом неблагоприятном развитии событий Эдуард мог сохранять свои отношения с любимой женщиной. Но непримиримость с условностями и категоричность подталкивали его к кардинальному решению – законному и полноценному браку. Пример его дедушки, тоже Эдуарда, который, с одной стороны, защищал свою семью, а с другой – заводил романы на стороне, был для нового короля неприемлемым. Он хотел «соответствовать собственному понятию о чести», как заметил знавший его писатель Эмиль Людвиг[249], а также иметь, как выразился Уинстон Черчилль, «гармоничную и настоящую личную жизнь, подобную той, которой обладает множество мужчин и женщин во всем мире»[250].