— Высадить пятьдесят штук только за то, чтобы трое мужиков могли курить у себя в комнате? — ахнула я, когда Триш впервые посвятила меня в историю о курительной комнате.

— Пятьдесят — это минимум, — ответила Триш. — Как я слышала, один из санитарных инспекторов — мерзкий ирландский коротышка — прижал Брэда в прошлом году, потребовав себе пятьдесят процентов прибавки. Брэд послал его куда подальше. Он накляузничал своему боссу. Босс позвонил Брэду — и Брэд предложил ему тот сладкий кусок, который отдавал ирландскому карлику. Они договорились, а вонючего ирландского хрена его босс уволил под тем предлогом, что тот столько времени молчал и не сообщал ему про такие жуткие нарушения. Ну, а Бэлленсвейг, Глутман и Ботрос знай смолят в свое удовольствие да заколачивают для нас денежки.

Триш недолюбливала Бэлленсвейга, Глутмана и Ботроса. Недолюбливала и Русского Тони. Она заявляла, что Тед Франклин «нагоняет на нее тоску». А Черил и Сьюзи она вообще не переносила, считая своими главными конкурентками.

Черил была родом из Джерси, с копной волос и ногтями, больше похожими на когти. Сьюзи — уроженка Долины Сан-Фернандо,[31]невзрачная, вечно взвинченная женщина, приближающаяся к сорока годам. Отец у нее держал похоронное бюро. Может, по этой причине Триш и другие окрестили ее Отмороженной. Прозвище, впрочем, весьма метко отражало ее доходящую до безумия страсть к соблюдению определенных правил во всем, что касалось лично ее. Сьюзи была блестящим аналитиком в вопросах рыночной экономики, но это не мешало ей превращаться в несносную фурию, стоило кому-то из стоящих ниже по положению проявить хоть малейшую человеческую слабость. Для того чтобы привести ее в ярость, достаточно было оставить у нее на столе документ, газету или даже простую скрепку. Я допустила эту ошибку на второй же день работы в качестве стажера. Триш велела мне отнести какой-то отчет на рабочее место Сьюзи. Я положила его на клавиатуру, предварительно убедившись, что компьютер выключен. Черил это заметила — она сидела за соседним пультом, — но не сказала ни слова. Через десять минут разгневанная Сьюзи ворвалась в отсек, где сидела я, и швырнула мне отчет.

— Никогда, слышишь, никогда больше не вторгайся в мое личное пространство, — произнесла она тихим, сдержанным и оттого страшным голосом.

— Не с той ноги встала, психопатка? — подала голос Триш.

— Это ты ее подучила! — взвизгнула Сьюзи. — Ты знала — знала, — что будет, если она положит бумаги прямо мне на стол.

— Знаешь, за что я тебя просто обожаю, Сьюзи? — сказала Триш. — За то, что рядом с тобой чувствую себя вполне нормальной.

— Лоток для входящих… — Сьюзи снова обращалась ко мне, глаза у нее опасно блестели. — Если хочешь выйти отсюда живой, оставляй бумаги в моем лотке для входящих.

— Это моя сучка, а не твоя, — снова вклинилась Триш. — И если ты не в состоянии контролировать свои истерические припадки…

— А ты не думаешь, что я могу добиться твоего увольнения? Не думаешь…

— Я знаю, что думает Брэд: что ты невменяемая. Диктаторша и перестраховщица, которая всех уже достала. Но дело твое — продолжай в том же духе, идиотка, князь Мышкин в юбке. И посмотрим, что решит наш босс, когда узнает, что результаты у тебя не самые лучшие в организации.

— Только попробуй мне навредить, и тебе не поздоровится.

Они напоминали детей, подначивающих друг друга в игре под названием «А тебе слабо!». Очень быстро я обнаружила, что подобный стиль общения типичен для всех членов «Фридом Мьючуал». И это при том, что решительно каждый член коллектива в той или иной степени чувствовал себя либо ущербным, либо аутсайдером. Проведя в операционном зале несколько дней, я начала улавливать, на чем основывалась кадровая политика Брэда: он подыскивал неудачников или людей, неуверенных в себе, но с хорошими задатками, знакомил с законами рынка и отпускал в свободное плавание в коллектив, где действовал беспощадный естественный отбор. Брэд, явно поощряя древний принцип «выживает сильнейший», был одновременно наделен природным умением создавать нервозную обстановку в коллективе. Дух соперничества был не единственным движителем, определяющим агрессивность нашего операционного зала. Она подпитывалась еще и интуитивным чутьем нашего босса, позволявшим определять слабости и болевые точки своих подчиненных.

— Здесь у нас нельзя получить работы, — заявила Триш, когда мы поздно вечером сидели с ней за бокалом (по ее настоянию такие выпивки случались у нас почти каждый раз после работы), — если ты не гений и при этом не сверхущербный урод — из тех, кому трудно найти место в мире.

— Но не все же здесь… — услыхала я собственный голос.

— Не все такие пропащие придурки, как я? — перебила Триш.

— Я вовсе не это хотела сказать.

— Ясное дело, ты хотела сказать другое: «Не все здесь эксцентричны». Ну да, потому что так выражаются Приличные Рассудительные Девушки. Позволь, дитя, я открою тебе один маленький секрет. Брэд мигом раскусил, в чем твоя неадекватность: разглядел и комплекс по поводу козла-папаши, который вас бросил, и чувство вины по отношению к никчемной матери, и траур из-за профессора — шишки на ровном месте, которого ты до сих пор считаешь великой любовью всей своей жизни, хотя он ноги о тебя вытирал, даже не думая бросать ради тебя свою кошмарную женушку, тем более что ты от папика ничего и не требовала, только радостно раздвигала ноги…

Тут я выплеснула ей в лицо свой стакан. Двадцатидолларовый джин с тоником окатил ее с головы до пят. Не давая Триш собраться с мыслями, я бросила на столик деньги со словами:

— Здесь хватит на джин и на химчистку. — И выскочила вон.

Кажется, я бродила по улицам не меньше двух часов, чувствуя себя одинокой, несчастной и очень злой. Поначалу злобу заглушала тоска. Дэвид. Мой Дэвид. Я до сих пор еще не могла смириться, не могла поверить до конца, что его больше нет, что, как ни стенай, как ни ной, этого не изменишь, это жестокая реальность, непреложный факт. Тоска грызла меня постоянно, а подчас особо сильные приступы заставали врасплох, хотя все же удавалось не выдавать своих чувств прилюдно. И всегда, когда я думала о Дэвиде, меня неотвязно преследовали бесконечные: «вот если бы». Вот если бы он сразу пришел ко мне, как только пресса начала свою травлю… Если бы я сумела показать ему, как дорог он мне на самом деле, может, он и ушел бы от своей кошмарной жены… Если бы я сразу поехала в Мэн, как только узнала о его неприятностях в университете…

Почему так часто наша жизнь состоит из череды безнадежно упущенных возможностей?

Так что это правда, сначала тоска и горе снова изо всей силы ударили меня под дых, но потом их вытеснила ярость. Ярость из-за Триш с ее мерзкими, беспощадными разглагольствованиями. Ярость из-за дискриминации, которой я подвергалась целую неделю. Хорошо, возможно, это необходимое испытание, проверка на способность выжить в этом безумном конфликтном мире. Но мой мозг продолжали сверлить две противоречивые, взаимоисключающие мысли: а) как ужасно, что я отказалась от спокойного и надежного места в университете ради этой дикой конторы под названием «Фридом Мьючуал», б) я во что бы то ни стало хочу выстоять и пройти это боевое крещение желчью.