* * *

Родной город, Псков, каких-то несколько лет назад. Тогда, кажется все ушли в торговлю, это была единственная возможность заработать, прокормить семью. Вся интеллигенция ушла на рынок. Культурная жизнь в городе была на ноле. Театр стоял отдаленно от городской жизни в тени прошлого. Премьер было мало, если вообще их не было. Труппа театра была в бездействии. Моя мать, чтобы, как-то дать мне «счастливое детство» занималась мелким бизнесом, а проще, торговлей в закрытой палатке на рынке. Я после уроков бегала к ней.

Помнится, была весна, последние школьные дни. Я забежала к матери, чтобы похвалиться о том, что контрольные в прошлом, оценки отличные, что, в общем, я у нее умница.

Вбежав с этой радостью к ней в палатку, держа в руке беляш, начала тараторить о своих достижениях в школе.

Как сейчас помню, на мне была яркая маячка, школьная форма тогда не приветствовалась, ходили в школу в стиле диско. Расхаживая внутри палатки, рассматривая новый товар на вешалках, глотая беляш, бубнила себе под нос, — Мам, классное платье, мне такое возьми под запись… Супер, правда!? Можно, я примерю? Тыча замусоленным пальцем, указывая на него, невнятно бормотало, — Ведь скоро лето. Мать резко оборвала, выкрикивая, — Ну вот, еще, так я с тобой заработаю…

Давай, заканчивай просмотр и домой!.. Я перебирала грязной рукой товар, та срываясь, рявкнула, — И прошу! Не трогай здесь ничего своими грязными руками. К палатке стали подходить люди. Мать глядя в их сторону, прошипела, — Давай, давай, скоренько шагай домой!

Толпа из трех человек вошла в палатку, моя мамочка, сама любезность, стала им заискивающе улыбаться, тогда, как меня гнала прочь.

При этом умудрялась, цедя сквозь зубы, нашептывать, — Не мозоль глаза! Всех покупателей разгонишь. И так с утра не копья в кошельке. А нам еще и есть что-то надо с тобой и твоим гением папочкой. Подтолкнув меня шлепком под зад, выпроводила. Мило глядя на покупателей, уже мне в след произнесла, — Иди, готовься к экзаменам! Первое и второе на плите! Бананчики съесть не забудь! Для роста и памяти!

У палатки стоял Алешка, мой парень, если можно было так назвать, ведь нам было-то по 13 лет. Он после уроков ходил за мной хвостом, носил мой ранец до самого подъезда.

Мать отметила взглядом сквозь вошедших покупателей, его присутствие рядом со мной. Мы с ним стоя у палатки весело смеялись над рассказанным им анекдотом. Мать выкрикнула, — Явился, наш гвоздь программы! Не запылился в пути! Ординарец! Ядерный взрыв, на мою голову… Зло глядя на меня, я это почувствовав спиной, повернулась, улыбнувшись, радостно крикнула, — Есть, товарищ Генерал! Идем домой! Махнув рукой, как всегда, уже на ходу, ей бросила, — Чао — какао! Ссори!..

Покупательницы недовольно глядели нам в след. Мать стараясь, как-то оправдать моё поведение и подчеркнуть свое недопонимание, развела руками, — Молодежь!.. Жестом руки вперед, предложила посмотреть новый товар, те с кислыми лицами стали щупать руками.

Мы, же бежали сквозь базарную толпу, толкаясь, смеясь, нам было весело, уже от того, что уроки закончены, мы свободны и рядом. Алёшка мне признался, что так, как я общаюсь с матерью, он бы не смог применить на своей практике. У него батя за этим следит, чуть что, сразу «морда, морда, я кулак», и тут, же шел на сближение. Мне тогда стало жаль парнишку. Он такой красивый, добрый, внимательный. Из класса выделялся, правда, у девочек не был в фаворе, был тихоня.

Глядя на него поймала себя на том, что тому неудобно, в буквальном смысле слова, покраснев, как-то сразу затушевался, сник, ему где-то, как-то наверно было стыдно за отца.

Однако, выдержав мой взгляд, тяжело вздыхая, искренне, вслух сказал горькую правду, — Ты не обращай на меня внимания. Они сейчас с маман, как кошка с собакой. Территорию метят. Кризис среднего возраста.

Я с пониманием тоже призналась, — И мои, то, же самое, никак не притрутся друг к другу.

Подняв на него взгляд, мы встретились глазами. Боль нас сближала. Алешка, выдержав взгляд, краснея, тихо произнес, — Давай погуляем в парке, вечерком?! Там сегодня танцы. Дома по вечерам Армагеддон: одно и то, же, как в мексиканском сериале.

Глядя в упор, с мольбой в голосе, спросил, — Ты как? Я, скрывая радость, утвердительно кивая головой, сказала, — Само собой! А предки, пусть без нас посуду бьют. Искоса поглядывая в сторону толпы, заметила, как из-за неё, глядя нам в след, зло смотрела моя мать, показывая мне кулак, что-то шлепая губами. Это со стороны было забавно, не удержавшись, рассмеялась, взяв под руку Алешку, с важностью прошлась меж рядов. Мать, тогда, точно проглотила немерено воздуха, посылая в мой адрес угрозы, мол, что придя домой разберется со мной. Алешка перехватил наши взгляды.

Пройдя пару шагов вперед, немного сконфуженно, доверительно призналась, — Ладно, я домой, а то мать, потом начнет читать нотацию. Два часа, как минимум. Это у нее разминка! Репетиция, чтобы не потерять профессиональные навыки. Со вздохом, взяв свой ранец, шепнула, — Все, не провожай! Алешка, поворотом на ноге, что-то вспомнив, хлопая меня дружески по плечу, второпях сказал, — Мне тоже надо домой, заболтался с тобой. Сама понимаешь, — Армагеддон!

На что, я, опять стала смеяться раскатистым смехом. Он, разводя руками в стороны, неуклюже пожимал плечами. Вздохнув, по-детски улыбнулся, мило гримасничая, выпалил, — С меня мороженное! По-взрослому, словно перед ним маленький ребенок, подмигнул.

Повергая меня сияющей, открытой улыбкой, показывая свои красивые белые зубы, искренне, с торжеством в голосе, произнес, — Как не как, а я тебя, девчонка, на танцы, все, же пригласил. Я, стоя перед ним, сияя, как красно солнышко, счастливая, выпалила, — Так там после 16 вход. Нас не пустят!

С блеском в глазах безотрывно вглядывалась в лицо Алешки. Он, смутившись, махнув рукой, убежал. Я, как завороженная смотрела ему в след. Толпа перед ним расступилась, как перед летящим вольным ветром. Я развернулась и пошла в другую сторону, через несколько секунд и меня поглотила толпа.

Придя домой занялась подготовкой к экзаменам, в ожидания вечера, когда придут родители, и начнется разборка, а в моей семье она проходила, как обычно на кухне. Это самое любимое место в нашей квартире. Кухня не большая, броско чистая и уютная, так как я должна каждый день следить за порядком в доме. Мебель недавно купленная, еще пахла новизной. Поэтому стерильность поддерживалась, мать слыла аккуратисткой. На окне симпатичные шторки, последний крик моды, на подоконнике находились множество цветов, у двери на кухню, стоял массивный холодильник, гордость матери с отцом.

Отец, стоя у окна перед матерью, суетился, усаживая ту за стол, жестом предлагая ей кофе с нарезанными бутербродами с сыром и с колбасой, что красуясь свежестью, лежали на маминой любимой тарелке посередине стола. Усадив мать, налил кофе в две фарфоровые кофейные чашечки, что стояли перед ней, особенно заботливо пододвигает к ней поближе тарелку с бутербродами, глядя на неё, вопросительно кивая, подразумевая: Ну, как, мать? Та, ерзая на стуле, раздраженно отодвигая рукой тарелку, забыв, что эта единственная роскошь, отставшая на память от бабушки, весь сервиз полетел на мусор, после очередных домашних разборок. Доводя себя внутренне до истерики, пожирая отца возмущенными глазами, срываясь в крик, проорала, — Ну, что, ты мне, все киваешь? Обет молчания дал? Она, кивая на чашки с кофе. С ярко выраженным фальцетом в голосе, раздраженно, приказала, — Подогрей! Зло, словно, в ее системе «Я» включена программа «нападения», нанесла ему удар ниже пояса, сделав в его адрес, как ей казалось заслуженный выпад. — Я значит, как лошадь работаю, весь день на рынке, а дома кофе нормальное выпить не дают. Продолжая, цедя сквозь зубы, выдавила, — В «Кафе — Ромашка», что напротив и то горячим подают. Совсем, уже мух не ловишь. Отец, стараясь, хоть как-то ей угодить, спешно подогревая кофе в микроволновке, вынимая, обжигаясь, хватаясь свободной рукой кончиками пальцев за мочку уха, неловко и смешно подпрыгивая на одной ноге, рявкнул, — Задолбала, уже!.. Мать глядя на него в упор, поедая глазами, вспыльчиво крикнула, — Гений на кухне, это катастрофа! Ни в люди не послать, ни дома не оставить. Только и можешь, что проигрывать на сцене чужие судьбы, вмешиваясь со своим «Я», Божок! Ее это так взбесило, что она была готова в тот момент дойти до крайности, наговорить ему, тут, же открытым текстом всякую чушь, о которой впоследствии, как всегда едва вспоминала.