со стороны супруга, у нее очень скоро возникла потребность в сердце, которому она смогла бы излить все свои горести. Судьба этих женщин оказалась слишком схожей, что предопределило их быстро завязавшуюся дружбу. Весьма своеобразный опыт сексуальной жизни (если ее можно было назвать таковой) Марии-Антуанетты и практика отталкивающих интимных отношений целомудренной принцессы де Ламбаль с одним из первых распутников Парижа притупили их чувственность и создали весьма существенные предпосылки для возникновения прочных уз между двумя юными созданиями, искавшими духовной опоры в только начавшейся взрослой жизни.

Сладость бескорыстной дружбы

Принцесса де Ламбаль не слыла красавицей: «Ее величайшей красой была безмятежность ее лика, сам блеск ее глаз был умиротворяющим». Ласковая, искренняя и чистосердечная молодая женщина была далека от сплетен и изощренных козней прожженных дворцовых интриганов. По мнению придворных интеллектуалов типа мадам де Жанлис, умом принцесса также не блистала. Тем не менее, язык у нее был подвешен хорошо, и она умела вовремя и польстить, и посочувствовать дофине. Мария-Антуанетта, инстинктивно тянувшаяся ко всему изысканному и утонченному, быстро подпала под обаяние молодой вдовы. Де Мерси-Аржанто сразу же заметил, как принцесса выказывает к дофине «совершенно особенную привязанность», что ему сразу же не понравилось. Он счел, что «сия дорогая Ламбаль слишком склонна потакать капризам и фантазиям дофины, которая зачастую принимает ее одна».

Впоследствии принцесса высказалась:

— Я знаю, что мою дружбу с королевой оклеветали…, ничего из того, что говорили, не является правдой…

Слухи о не совсем здоровом характере привязанности Марии-Антуанетты к принцессе де Ламбаль поползли очень быстро. Были для того какие-то основания? Не стоит забывать, что ХVII и ХVIII века — эпоха расцвета культа дружбы. Безусловно, Мария-Антуанетта не читала трактата Монтеня «О дружбе», но это чувство всячески прославлялось при дворах как ее родителей, так и мужа. Сколько в отношениях закадычных подруг среди француженок было совершенно невинного элемента и сколько лесбийского, сказать трудно. Во всяком случае, севрская мануфактура совершенно не случайно выпускала статуэтки, посвященные женской дружбе. Они изображали пары «нежных подруг» или «обмен секретами», в которых присутствовал ярко выраженный чувственный элемент.

Известен случай, когда графиня Дюбарри, тогда еще малоизвестная Жанна Вобернье, в самом начале своей галантной карьеры, служа в 1760 году компаньонкой у вдовы богатого откупщика, мадам де Лагард, подверглась домогательствам со стороны невестки своей работодательницы, графини де Сент-Ампир. Мадам де Лагард уволила компаньонку, но ее невестка от порочных наклонностей не отказалась, и в 1767 году по приговору суда Шатле была заключена в монастырь Св. Елизаветы «за безнравственное поведение и распутство». Своими шумными романами не только с мужчинами, но и с женщинами прославились известная актриса и певица Софи Арну (1740–1802) и королева «Комеди франсез» Франсуаза Рокур. Масонскую женскую ложу напрямую называли «Ложей Лесбоса», ходили также упорные слухи о некой «секте Анандрина (безмужних)» и о парижских салонах с сильно лесбийским уклоном. О том, что творилось в женских монастырях, существует немало свидетельств в литературе, но там, безусловно, следует учитывать специфику этого закрытого узкого мирка, куда родственники насильно заключали молодых девушек, вовсе не склонных стать христовыми невестами.

Историк А.-Э. Сорель писал о принцессе де Ламбаль: «Она существует в тени Марии-Антуанетты, она — избранная среди избранных, она не отходит от нее. Наконец-то у нее есть сердце, которому можно довериться, человеческое существо, которое можно лелеять всем своим бескорыстным существом, она чувствует себя готовой отдать себя в жертву за нее. Они вместе катаются на санях, вместе ужинают, хохоча по самому ничтожному поводу».

Но вот внезапно скончался Людовик ХV, и его наследники стали властителями Франции.

— Вы ведь любите цветы? Я дарю вам прекрасный букет, — будто бы заявил Людовик ХVI, преподнося жене в подарок Малый Трианон.

Увлечение королевы превращением Трианона в свое царство немедленно вызвало толки при дворе. Дамы негодовали, что она приглашала туда лишь ограниченное число избранных, и в особенности порицали молодую вдову, которую незамедлительно нарекли «Трианонская Сафо». За свою повелительницу вступилась ее первая камер-фрау мадам Кампан, на всех углах твердившая, что эта близкая связь Марии-Антуанетты основывалась лишь на ее совершенно невинном желании обзавестись истинно бескорыстной подругой, этакой чистой голубкой в среде алчных до денег и синекур придворных.

К сожалению, конец первому сезону пребывания подруг в Трианоне положил свекор принцессы де Ламбаль. По политическим мотивам ему пришлось выехать в Бретань, губернатором которой он являлся, чтобы успокоить назревавшие там волнения. Герцог попросил невестку сопровождать его, и подруги расстались, проливая потоки слез. Пока герцог де Пантьевр активно занимался государственными делами, невестка помогала ему, столь же рьяно трудясь на поприще благотворительности. Подруги не прекращали переписку, причем Мария-Антуанетта упрашивала подругу «вернуться как можно скорее, в каком бы состоянии она ни была». Мари-Терез возвратилась через два месяца, в феврале 1775 года, и обнаружила, что Мария-Антуанетта приказала нарисовать портрет подруги на своем зеркале. Подруги разрыдались и поклялись никогда более не расставаться.

11 июня состоялась коронация в Реймсе. Как будто бы король, после того, как архиепископ возложил на него корону Карла Великого, пробормотал:

— Она мне жмет, — хотя корону для Людовика ХVI, невзирая на плачевное состояние госказны, изготовили совершенно новую.

В это время в Париж прибыл отец принцессы, принц Савойя-Кариньян с двумя сыновьями, Виктором и Эженом. Он решил не упускать удобного момента и пристроить своего младшего отпрыска при французском дворе. Это взволновало императрицу в Вене, опасавшуюся засилья пьемонтцев (имея в виду жен братьев короля) в Версале. Посол де Мерси заверил ее, что министры и Людовик ХVI против этой затеи. Но Мари-Терез, озабоченная судьбой своего брата, обратилась напрямую к подруге-королеве, которая тут же взяла в оборот супруга. Даже не посоветовавшись с министрами, не подумав о длинном списке офицеров, жаждавших получить повышение до звания полковника, король предложил 23-летнему Эжену командование национальным пехотным полком с годовой пенсией в 30 тысяч ливров, не считая 14 тысяч жалованья вместо положенных четырех. Такая милость вызвала неудовольствие не только у придворных, но, по словам де Мерси, «была дурно воспринята во всей Франции».

Но эту новость вскоре затмила другая, ибо Мария-Антуанетта начала усиленно работать над воскрешением престижной придворной должности, о которой за ненадобностью основательно подзабыли. Это был пост гофмейстерины королевы; занимавшая его женщина обладала превосходством, возвышавшим ее над всеми прочими дамами двора. Его создал для своей племянницы Олимпии кардинал Мазарини еще в 1661 году. Олимпии, сызмала отличавшейся огненным темпераментом,