Мало того, что королева делала модной какую-то деталь туалета; ей стали также подражать в выборе цвета платьев. Однажды она появилась в платье из тафты коричневого цвета.

— Сие суть цвет блохи! — восхитился король, и производители тканей бросились поддерживать модный цвет, выбрасывая на рынок конкурирующие оттенки: «старой блохи», «молодой блохи», «блошиной ляжки», «брюшки блохи», «спинки блохи», «головки блохи». Марии-Антуанетте блоха быстро приелась, она высказала предпочтение пепельно-бежевому цвету.

— Но сие есть цвет волос королевы! — воскликнул ее деверь, граф д’Артуа, и в Лион, славившийся своими шелками, был отправлен курьер с прядью волос королевы, дабы красильщики могли точно воспроизвести этот колер. Буйство фантазии как модисток, так и клиентов породило настоящую вакханалию названий расцветки тканей. Невольно приходят на ум панталоны Ипполита Курагина «цвета бедра испуганной нимфы» из романа Л. Н. Толстого «Война и мир», но этот оттенок все-таки, по некотором размышлении, представить себе можно. А вот какого оттенка было атласное платье цвета «приглушенного вздоха» с отделкой из ткани с отливом «ненужные сожаления», в котором появилась в Опере некая дама летом 1775 года? При том ее ножки были обуты в туфли цвета «жестоких ударов», расшитые бриллиантами. Когда у королевы родился первый сын, в бешеную моду вошел цвет «детской неожиданности дофина», а на Севрской фарфоровой мануфактуре выпустили тарелки соответствующего пронзительного колера. Общество сочло сервирование столов «детской неожиданностью» даже королевского дитяти слишком смелым шагом, поэтому тарелки произвели лишь в небольшом количестве. Вследствие неизбежной естественной убыли за прошедшие годы у знатоков экземпляры этой партии теперь считаются безумно дорогим раритетом.

Впоследствии мадмуазель Бертен, следуя веяниям времени и моде на единение с природой согласно роману Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза», изобрела перкалевые и муслиновые платья, к ним — соломенные шляпы с большими полями и лентами, но у широкой публики это вызвало неоднозначную реакцию. Надо сказать, что, следуя своему принципу «всеобъемлющей поставки», она вступила в союз со знаменитым парикмахером Леонаром Отье. Тот был мастером создания сложнейших конструкций на голове королевы, а все прочие дамы подражали ей. Он воздвигал на голове каркас под названием «пуф», высотой 32 дюйма и пропорциональной ширины, с использованием газа, накладных волос, лент и булавок. На этом основании устанавливалось главное украшение, причем тема желательно была на злобу дня. Например, прививка от оспы, которой подверглись члены королевской семьи, премьеры опер «Орфей и Эвридика» или «Ифигения в Авлиде»[26], восстание в американских колониях Великобритании, прославленный военный фрегат «Ля Бель Пуль». Когда злободневные темы истощались, их место занимали пейзажи — модный английский сад или горная местность, жанровые сценки — деревенская мельница и подле нее аббат, любезничающий с прекрасной хозяйкой, сборщики винограда, пастушки и пастушки со своими овечками.

Высота причесок достигала такого размера, что они не проходили в двери или делали невозможной поездку в карете, так что дамам приходилось становиться на колени. Наиболее находчивые особы пользовались механизмами для подъема и опускания прически. Было модно украшать волосы именно живыми цветами, для чего шустрые стеклодувы наладили производство крошечных бутылочек, в которые вставлялись их стебельки, предотвращая преждевременное увядание. Но любимым украшением Марии- Антуанетты были перья страуса. Как-то в ее прическе их насчитали десять штук. Разгневанная императрица Мария-Терезия в сердцах отправила обратно де Мерси присланный им портрет ее дочери с перьями в прическе:

«Это портрет не королевы Франции, а актрисы!».

Невзирая на большое количество личных драгоценностей (не говоря уж о роскошных драгоценностях короны), королева все-таки принимала у себя и видных парижских ювелиров. В результате в 1776 году она пополнила свою шкатулку серьгами-жирандолями с крупными камнями редкостной чистоты за 350 тысяч ливров и двумя браслетами, которые де Мерси оценил в 300 тысяч. После рождения сына Мария-Антуанетта появилась на балу по случаю этого события в платье, расшитом редкими бриллиантами и сапфирами.

Естественно, все женщины пытались подражать королеве, имитируя ее прически и туалеты, что стало сущим разорением для мужей и отцов, причиной семейных сцен и скандалов, бешеного роста задолженности людей. Некоторые мещанки потихоньку от мужей подрабатывали проституцией, чтобы обеспечить себя вожделенными туалетами. Парижане роптали, что королева разоряет француженок. Как-то Мария-Антуанетта увидела на балу женщину, одетую более скромно, чем другие, и шутливо прошлась насчет ее скупости. Но дама не полезла за словом в карман и резко осадила ее:

— Мадам, недостаточно того, что мы оплачиваем наши платья, ведь нам приходится оплачивать еще и ваши.

Невзирая на огонь революционных потрясений, сохранилось множество счетов королевских поставщиков, и можно бесконечно приводить бешеные суммы, которые ежегодно тратила на себя супруга Людовика ХVI год. Не дешевле обходились и королевские дети. Например, в 1779 году было заказано детское приданое для первенца монаршей четы, Мадам Руаяль, изготовление которого вылилось в кругленькую сумму 299 тысяч ливров. Оно обновлялось каждый год, с рождением дофина сумма удвоилась.

Бездонной пропастью для финансов королевы стала игра в карты. Ее склонность к этому виду развлечения не предвещала никаких опасностей, пока она вместе с членами королевской семьи практиковала те виды с невысокими ставками, вроде каваньоли, которые были изобретены собственно для того, чтобы убить время. Но когда ее обучили действительно азартным разновидностям, таким как фараон и ландскнехт, где все зависело от того, как ляжет карта, проигрыши достигли колоссальных сумм. В январе 1776 года она проиграла 427 тысяч ливров — двойную сумму годовой субсидии ее личной шкатулки. Естественно, за все безмолвно платил муж. Но со временем придворные, устрашенные такими ставками, постепенно самоустранялись от игры в покоях королевы, и туда стали приглашать банкиров, богатых иностранцев, профессиональных игроков, встречались даже шулера, что придавало этому салону оттенок притона.

Но Мария-Антуанетта не усматривала в этом ничего недостойного, а думала только об одном: как бы не умереть со скуки. Для ощущения большей свободы ей пришлось приступить к ломке закостеневшей вековой системы версальского этикета.

Долой этикет!

Дофина еще могла позволить себе выходки, немыслимые для королевы Франции. Марии-Антуанетте теперь надлежало смириться с обычаями Версаля. Она же была полна решимости проявить свою независимость и свою волю.

Первый инцидент имел место по случаю «траурных реверансов». Облаченные с головы до пят в черное, все знатные дамы королевства, даже те, которые десятилетиями не бывали при дворе, оставаясь в своих поместьях, явились выразить соболезнование Марии-Антуанетте.