— Внешность не запомнила?

— Светать только начало. Да еще повдоль моего забора расплетка растет — не больно-то разглядишь, — выдыхая дым, хрипло проговорила женщина. — Один был в коричневой кожаной шапке, как у летчиков.

— В шлемофоне?

— Ага. Другой — в кителе без погон. В сапогах.

— Какого примерно возраста?

— Лет по тридцать или чуть поболе.

— О чем говорили?

— Я не разобрала, только обрывки слышала. Двое сердились и поторапливали. Разговаривали приглушенно, но отрывисто, будто приказывали. У того, который в шлемофоне, голос низкий такой, неприятный.

— А потом?

— Потом которого убили вскрикнул — коротко так, громко. Мне показалось, что один из этих ударил его по голове. Тут и второй подоспел: зажал ему рот и несколько раз ткнул в грудь.

— Повалили на землю, значит, и что же — обыскивать начали?

Поля кивнула.

— Да, повалили. Он еще живой, видать, был — они его держали, прижали крепко так к земле. Потом начали быстро шарить по карманам. Я еще засомневалась — в нашем районе бывали пьяные драки… А тут вижу: это бандиты; убить человека решили и ограбить. Страшно мне стало, товарищи. Не за себя, а за ребенка. Ведь если бы они прознали, что я рядом стою…

Глаза ее наполнялись слезами, голос задрожал.

— Ну-ну, — приобнял ее Старцев. — Поймаем мы этих кровопийц, не сомневайся. Так что живи спокойно. Ни с сыном, ни с тобой ничего не случится.

Женщина гордо отстранилась, вытерла слезы.

— Я уж не боюсь. Отбоялась ночью, — сказала она, шмыгнув носом. — Все равно пошла бы к вам и рассказала про эту погань. Мой муж не за такую сволочь погиб на фронте.

— Что же дальше? — вступил в разговор Васильков. — Или все на этом?

— Нет, не все. Дальше случилась странность, я до сих пор понять не могу.

— Что за странность?

— Убили они, значит, бандиты-то, и побежали туда. — Женщина указала рукой в переулок. — Но скоро один вернулся, только почему-то с другой стороны.

— Получается, он вернулся со стороны дома, где проживал Чиковани?

— Да.

— Так… и зачем же он вернулся?

— За ключами. На земле осталась связка ключей. Он подошел и подобрал ее.

— Как ты поняла, что это связка ключей? — прищурился Старцев. — Ты же плохо видела происходящее за забором.

— Они звякнули. Два раза. Когда он их поднял и когда сунул в карман.

— А почему это показалось тебе странным? — поинтересовался Александр. — Сначала обронили, потом хватились, один вернулся и подобрал.

— Нет, вы не поняли, — Полина докурила и бросила окурок в старый лопнувший чугунок. — Мужик, который пришел за ключами, появился с другой стороны слишком быстро. Никто из тех двоих не сумел бы обежать квартал кругом за полминуты.

Это был четвертый и последний на этот день сюрприз для сыщиков. Бандитов было трое, и действовали они по какой-то малопонятной схеме.

— Ах вот оно в чем дело, — почесал за ухом Иван. — Значит, за ключами вернулся третий бандит?

— Получается так.

— Ты его запомнила? Внешность описать можешь?

— Лица не видала. Постарше первых двух. Пониже ростом. И очень осторожный. Я даже не слышала, как он подходил, только заметила движение через расплетку.

— Во что он был одет? — спросил Васильков.

— Наглухо застегнутый темный плащ, а на голове кепка.

— Ясно, — кивнул Иван. — И куда он двинулся, подобрав ключи?

— Медленно пошел обратно — в сторону дома этого… убитого…

— Чиковани.

— Да.

Помолчав, майор с безнадегой в голосе задал последний вопрос:

— Слушай, Поля, а из этих троих никто на костыль не опирался, не прихрамывал?

— Нет, — уверенно ответила она. — Хромых я не заметила.

* * *

В Михалковском тупике и на товарной станции Лихоборы сыщики провели полдня. Ни на месте убийства Чиковани, ни на техническом складе № 9, которым тот действительно заведовал, каких-то следов, явственно указывающих на исполнителей, они не обнаружили. Тем не менее на Петровку ехали довольные, ведь в серии загадочных убийств появились свежие, не фигурировавшие ранее подробности.

В рабочем кабинете Управления оперативники повстречались с недавно вернувшимися товарищами. С обедом в столовке они опять пролетели, поэтому быстро соорудили чайку с купленным по случаю белым хлебом и собрались вокруг Старцева. Тот по давней привычке уселся с кружкой на широкий подоконник среднего окна, прихлебывал чаек и хитро посматривал на подчиненных.

— Сначала расскажете вы, — распорядился он. — А потом уж мы с Саней.

Первым по старшинству докладывал Егоров.

— Встретились с Игнатом рано утром возле гаража, выпросили у дежурного машину и помчались в Красностуденческий. В восемь тридцать постучали в калитку Хлынова.

— Он был дома?

— Да, вышел свеженький, в одной руке костыль, в другой спелый огурец. Одет был в рабочее — собирался разбирать хлам на участке. Глянул в удостоверение, предложил чаю. Присели на скамейку, разговорились. Игнат пошел фотографировать.

— Давай о впечатлениях. Как он тебе?

— По-моему, нормальный мужик. Свойский, пороху понюхал, опять же ранен неоднократно.

Старцев поморщился.

— Это я все знаю. Никаких особенностей не заметил? Может, где врет, переигрывает или не договаривает?

Василий пожал плечами:

— Расспрашивал я его подробно, несколько раз по хронологии возвращался, задавал те же вопросы, но с другого боку; перепроверял. Говорит складно. И как группа в засаду попала, и про госпиталь, и про то, как «Хорьх» на станции себе присмотрел.

— Угу, — кивнул Иван. — А про то, как вернулся в Москву? У нас-то с Саней не вышло узнать об этом — не успели.

— Тоже все гладко. Женат не был, когда уходил на фронт, из родни оставалась одна сестра, да и та померла в сорок втором. Говорит, может, оно и к лучшему, что близких нет. Дескать, кому такой нужен, безногий. А еще Игнату удалось переговорить с пожилой соседкой.

— Так-так. И что она сказала? — Старцев повернулся к Горшене.

Тот поднял свои зеленые глаза, печально усмехнулся:

— Тоже ничего ценного. До войны, говорит, сосед был более общительный. А как вернулся на одной ноге, так и не подошел ни разу, не поговорил, не пожалился. Только здоровается издалека, да бубнит что-то себе под нос.

— Это, я считаю, объяснимо, — кивнул Васильков. — Хлынов вернулся с фронта не только с физическим изъяном, но и с психологической травмой. Для инвалидов такая резкая смена характера — норма.