Мотор несколько раз прокрутил по прошлогодней листве задние колеса и… заглох.

В лесу снова воцарилась тишина.

Москва Июль 1945 года

— Что-то я не пойму, Иван Харитонович, чего ты со своей компанией привязался к этой машине? — недоумевал комиссар. — Второй раз докладываешь по убийствам железнодорожников и опять — какой-то «Хорьх»! Ты отправил ориентировку на него в ОРУД-ГАИ?[14]

— Конечно, Александр Михайлович. Как только получили подтверждение, что отпечатки протектора принадлежат этому автомобилю, сразу отправили запрос с требованием принять все меры к поиску.

— Так что ж тебе еще надо?

— Понимаете, нет у нас других серьезных зацепок в деле, — настаивал Старцев, — потому и копаем в этом направлении.

— Как нет?! Ты же минуту назад заявил о появившемся первом свидетеле, о подробном рассказе этой девчонки… Полины. И что же? Опять «нет зацепок»?

Иван с нотками обиды пояснил:

— Рассказала она немало и даже попыталась описать внешность всех троих бандитов. А что нам, товарищ комиссар, прикажете делать с этим описанием? Один в коричневом кожаном шлемофоне «как у летчиков», другой в офицерском кителе без погон, третий в кепке и в плаще. Да в таком виде половина населения по улицам ходит…

Замечание было справедливым. И уместным. Народ в послевоенной столице и в самом деле одевался более чем скромно, особенно это касалось мужской его части. В первый год войны почти все производство спешно перепрофилировали под военные нужды. Швейные фабрики вместо привычной одежды стали изготавливать комплекты форменного обмундирования, защитные камуфляжные сети, тенты, чехлы, палатки, вещмешки… Со складов и из магазинов все запасы гражданской одежды разошлись довольно быстро. Наступила эра дефицита. Женщины еще умудрялись что-то мастерить для себя вручную или на швейных машинках, которые тоже были далеко не во всех семьях. А мужчины в лучшем случае донашивали то, что сохранилось с довоенных времен или надевали то, в чем вернулись с фронта.

— И все-таки я не понимаю, что твоей группе дадут сведения по немецкой машине, — уже без былой решительности сказал Урусов. — Допустим, вам удастся выяснить, кто ранее владел «Хорьхом» и кто его угнал у полковника Кононова. Ну а дальше-то что?

— Есть две причины, товарищ комиссар.

— Излагай. Я слушаю.

— Во-первых, машина угнана у инвалида Хлынова не простыми ворами, а именно теми, кто убивает железнодорожников. Это уже не вызывает сомнений, так как отпечатки протекторов «Хорьха» мы обнаружили и в Церковном проезде, и в Михалковском тупике. Возможно, убийцы позарились на нее, чтобы сподручнее выслеживать жертву и быстрее уносить ноги с места преступления — это предстоит выяснить. Уверен: чем больше мы узнаем об автомобиле, тем проще будет найти банду убийц.

Комиссар поморщился:

— Ладно, с большой натяжкой, но принимается.

— Почему с натяжкой, Александр Михайлович?

— Потому что я не совсем понимаю, как твои орлы будут искать бандитов, если те после очередного преступления бросят машину, и ты найдешь ее где-нибудь в лесах за Капотней. Даже отпечатки пальцев на руле тебе не помогут, потому что криминал ежедневно пополняется молодой шантрапой и вернувшимися с фронта бойцами, не нашедшими себе применения в мирной жизни. Давай о второй причине. И покороче, а то мне скоро докладывать наркому.

— Вторая причина — это интуиция Василькова, — просто ответил Старцев.

Урусов окинул подчиненного странным взглядом, в котором были и удивление, и страх, и вопрос. Вопрос мог бы звучать приблизительно так: не пора ли тебе, Иван Харитонович, отдохнуть?.

— Васильков Александр Михайлович — непростой человек в этом смысле, — поспешил объясниться майор.

— Не понял. Расшифруй.

— Интуиция у него сильнейшая. Словно наперед видит, как сложится. Я когда служил под его началом в дивизионной разведке, иной раз рот закрыть забывал от его мыслей и действий. Поначалу они казались непонятными, путаными, непредсказуемыми. А потом выходило так, что выбирал он единственно правильный вариант. Сделай он по-другому — провалили бы задание или вовсе погибли.

Глянув на часы и оценив оставшееся время, комиссар кивнул:

— У меня есть чуть больше тридцати минут. Расскажи подробнее.

— Закурить разрешите?

— Кури.

— Поначалу мы побаивались немецкую разведку. Мы были необстрелянные, а они — асы с большим опытом. Работали они лучше и более организованно, — начал Старцев, канителясь с папиросами и спичками. — А в сорок третьем мы не прочь были встретиться с ними на нейтральной с глазу на глаз, потому что не только поднаторели, но и стали на голову выше…

* * *

Это случилось весной, за три месяца до начала Курской стратегической оборонительной операции. Кое-где еще белели снежные островки, но основная масса снега уже стаяла.

Группа дивизионной разведки Василькова прошлой ночью вернулась с тяжелейшего двухсуточного задания по вскрытию обстановки при перегруппировке вражеских сил. Потерь, слава богу, не было, но вымотались до предела.

Согласно штатному расписанию Васильков командовал ротой. Хотя какая там рота? В лучшие времена в разведке дивизии насчитывалось не больше сорока — сорока пяти разведчиков. Взвод, по пехотным меркам. Три спаянные группы по десять — двенадцать бойцов плюс несколько «пристяжных» — два повара, ездовые, санитар. А в худшие — после неудачных рейдов — рота «худела» до пятнадцати человек. Отделение.

Недалеко от Старого Оскола затесалась неприступная высотка. Даже не высотка, а так — титька юной барышни на худом растущем теле. Вермахт ускоренно подтягивал резервы, немецкая пехота зарывалась в землю, обустраивая новые линии окопов.

Во время подобной перегруппировки во многих местах передовых позиций естественным образом появляются дыры, но на этой высотке фашист закрепился намертво. Сразу за гребнем «титьки» тянулась опушка редкого лесочка, а восточный склон, да и вся округа были покрыты золотисто-коричневой прошлогодней травой. Целая дивизия из трех полков не могла взять этот чертов прыщ. Потери были огромные.

Новый комдив разведку недолюбливал. Вызвал Василькова и приказал: как стемнеет, добыть «языка», сопроводив свой приказ крылатой фразой: «Живыми без „языка “лучше не возвращайтесь».

Перед завтрашней атакой ему позарез нужны были сведения о свежих пулеметных и минометных точках для подавления их артиллерией. После тяжелого задания разведчикам полагался отдых, но случалось и так, что «язык» требовался — хоть убейся. Тогда приходилось шнырять за линию фронта без передышки каждую ночь.