«Когда-нибудь, – думал Давид, – появится коммерческая модель этой червокамеры, снабженная более удобным управлением – возможно, пультом с рычажками и кнопками, позволяющими изменять ракурс и фокусное расстояние».

Но сейчас простая конфигурация контактных значков на софт-скрине позволяла ему сосредоточиться на самом изображении.

И конечно, частичка его сознания напоминала ему о том, что на самом деле фокус не менялся вовсе: скорее, двигатели Казимира создавали и рушили последовательность «червоточин» с различными планковскими длинами волны, и эти «червоточины» вытягивались в линию в том направлении, куда хотел двигаться Давид. Изображение возвращалось от «червоточин» последовательно, а расположены они были достаточно близко одна от другой, и это создавало иллюзию движения.

«Но все это сейчас не имеет значения», – строго напомнил себе Давид.

Сейчас ему просто хотелось поиграть.

Решительно щелкнув по экрану, он изменил фокус и словно бы полетел прямо к гофрированной металлической стене «Червятника». Когда эта преграда надвинулась на него, он не удержался и вздрогнул.

Потом на миг стало темно.

А потом он оказался по другую сторону и неожиданно окунулся в ослепительный солнечный свет.

Он замедлил продвижение фокуса и опустил его до уровня глаз.

Он видел окрестности «Червятника» – траву, речушки, маленькие аккуратные мостики. Солнце стояло низко над горизонтом и отбрасывало длинные четкие тени. На траве еще не успела высохнуть роса.

Давид переместил фокус вперед – сначала он двигался как бы пешком, потом прибавил скорость. Внизу проносилась трава, потом промчались экзотические деревья в саду Хайрема.

От ощущения скорости кружилась голова. Он еще не до конца освоился с управлением, и время от времени точка фокуса неуклюже прорубалась через ствол дерева или скалу, и тогда на несколько мгновений Давид погружался в темно-коричневый или серый сумрак. Но он постепенно осваивался, и чувство скорости, свободы и ясности было просто поразительным. Он словно бы снова стал десятилетним мальчишкой, он ощущал мир свежо и резко, и тело так наполнилось энергией, что он чувствовал себя легким как перышко.

Он поравнялся с подъездной дорожкой, обсаженной деревьями, поднял фокус на два-три метра, пронесся над дорожкой и оказался над шоссе. Он поднялся еще и понесся высоко над автострадой, глядя на потоки блестящих машин, сверху выглядевших похожими на жуков. Поток транспорта, еще не достигший своего пика, был плотным и двигался очень быстро. Давид видел в этом потоке закономерности, образование скоплений и их рассасывание – невидимая сеть программного управления оптимизировала движение машин, оборудованных системой смарт-драйва.

Вдруг Давиду надоело это зрелище, и он поднялся еще выше – настолько высоко, что скоростное шоссе внизу превратилось в серую ленту, змеящуюся по земле, а лобовые стекла автомобилей – в поблескивающее на солнце бриллиантовое ожерелье.

Город предстал перед ним как на ладони. Окраины аккуратной прямоугольной решеткой лежали поверх холмов, затянутые серой дымкой. Высокие здания в центре города устремлялись вверх и походили на плотно сжатый кулак из бетона, стекла и стали.

Давид увеличил высоту обзора, пронзил тонкий слой облаков, оказался под яркими лучами солнца, поменял ракурс и увидел сверкание океана. Вдали от берега вода была темной – там начинался шторм. Стала видна кривизна линии горизонта. Суша и океан словно бы сжались, и Земля стала планетой.

Давид сдержал желание завопить от счастья. Он всегда мечтал летать, как Супермен. «Эту штуку, – подумал он, – будут раскупать, как горячие пирожки!»

В синем небе висел тоненький полумесяц. Давид менял ракурс до тех пор, пока в центре поля зрения не оказался этот серебристый серп.

Позади вдруг послышался шум, громкие голоса, топот ног. Наверное, где-то в «Червятнике» сработала сигнализация. Но это не взволновало Давида.

Он решительно переместил фокус вперед. Утренняя синева сменилась темно-фиолетовым цветом. Давид уже видел первые звезды.

Они немножко поспали.

Когда Кейт пошевелилась, ей стало холодно. Она подняла руку, и на запястье засветилась татуировка. Шесть утра. Во сне Бобби отодвинулся и стащил с нее одеяло. Кейт потянула одеяло к себе, укрыла обнаженную грудь.

В «Червятнике» – громадном ангаре без окон – было темно, как в пещере, – в точности так же, как в то время, когда они с Бобби сюда пришли. Изображение кабинета Биллибоба так и красовалось на софт-скрине – письменный стол, носорожьи шкуры, бумаги. Все было записано с того момента, как включилась червокамера. У Кейт мелькнула волнующая мысль: возможно, у нее уже хватит материалов для того, чтобы прижать Микса к ногтю…

– Ты проснулась.

Кейт повернула голову и увидела лицо Бобби. Под головой у него лежало сложенное в несколько раз одеяло, его глаза были широко раскрыты.

Он провел по ее щеке указательным пальцем.

– Кажется, ты плакала, – сказал он.

Это испугало ее. Она еле сдержалась, чтобы не оттолкнуть его руку, не спрятать лицо. Он вздохнул.

– Ты нашла имплантат. И накрутила картинку по полной программе. Такие у тебя предрассудки? Ты терпеть не можешь имплантаты. Может быть, ты думаешь, что только преступникам и умственно неполноценным следует подвергаться модификации функции головного мозга…

– Кто его поставил?

– Мой отец. В смысле, это была его инициатива. Я тогда был маленький.

– Но ты это помнишь?

– Мне тогда было три или четыре года. Да, помню. И помню, что понимал, зачем он это делает. Не с технической стороны, конечно. Я понимал так: он меня любит и желает мне только самого лучшего. – Он улыбнулся и проговорил, словно бы упрекая себя: – Я не такой совершенный, каким кажусь. В детстве я был излишне подвижным и плоховато разговаривал. Имплантат все это исправил.

Кейт протянула руку и пощупала поверхность имплантата Бобби. Стараясь, чтобы он этого не заметил, она прикоснулась к имплантату запястьем, где у нее была татуировка. С натянутой улыбкой она проговорила:

– Тебе следовало бы провести апгрейд своего «железа».

Бобби пожал плечами.

– Оно неплохо работает.

– Если бы ты мне позволил провести кое-какие анализы с помощью микроэлектроники, я бы могла его проверить.

– А зачем?

Кейт сделала вдох.

– Чтобы мы узнали, для чего этот имплантат.

– Я же тебе сказал, для чего.

– Ты мне сказал только то, что тебе сказал Хайрем.

Бобби приподнялся на локтях и уставился на Кейт.

– К чему ты клонишь?

«Вот-вот, Кейт, к чему ты, милая, клонишь? Просто психуешь из-за того, что он вроде как в тебя не влюблен, – а ты-то сама чем дальше, тем сильнее влюбляешься в этого закомплексованного и неполноценного малого, да?»