— Alors, qu'est-ce que tu en penses?[29]

— Пока не знаю, — ответил Легорже, открывая серебряный портсигар. Там лежало десять тонких сигарет с золотым ободком, пахнувших гвоздикой. Развернув черную папиросную бумагу, Легорже вытащил одну из них и стал размахивать ею в подтверждение своих слов.

— Не слишком много для начала, но мне кажется, это какое-то послание. Во всяком случае, это первое, что приходит на ум.

Бизо поднял взгляд от своей увечной сигареты.

— Я тоже так подумал.

Легорже наконец сунул сигарету в рот и зажег ее спичкой из своей именной книжки.

— Воры хотели кое-что сообщить «Обществу Малевича»…

— Что сообщить?

— Именно это я и пытаюсь разгадать. Просто рассуждаю вслух. Silence et ргéраге-toi![30]— скомандовал Легорже, глубоко затягиваясь сигаретой. С конца ее упал пепел. Легорже выпустил облако белого дыма. — Воры уведомили «Общество Малевича», что успешно стащили картину из хранилища, и оставили свой автограф.

Бизо некоторое время смотрел на дым от сигареты Легорже.

— Ты идиот, Легорже, но только наполовину, — заявил он. — В половине твоих рассуждений есть здравый смысл, но что касается остального… Я согласен, что это преступление — своего рода вызов, демонстрация силы и выдающихся способностей, а не простое похищение с целью наживы. Будь это не послание, зачем тогда оставлять нам любые зацепки? Если они хотели навсегда исчезнуть в ночи, к чему вручать визитную карточку? Ты прав. Это послание. Но эс-эн-три-четыре-семь больше похоже на название средства для мытья посуды, чем на имя злоумышленника.

— Возможно, это палиндром?

— Что — семь-четыре-три-эн-эс?

— Нет, не палиндром… qu'est-ce que je veux dire…[31]акроним.

Держа сигарету между большим и указательным пальцами, Бизо воткнул ее обратно в рот.

— Я был не прав, Жан. Ты полный идиот.

— Это не ответ на вопрос об акрониме.

— Конечно, нет. Это просто мое мнение. Трудно представить, чтобы так называлась какая-нибудь организация или террористическая группа.

— А как насчет номера рейса? — спросил Легорже, безуспешно пытаясь выпускать дым кольцами.

— Гвоздичный дым слишком слабый, — заметил Бизо. — Я тебе уже говорил.

— Жаль, что о твоем дыме этого не скажешь, — парировал Легорже. — Я тебе об этом тоже говорил.

— Ха-ха. Неплохая идея. Хотя зачем им понадобилось писать номер рейса на стене, с которой они украли картину?

— Возможно, воры боялись забыть номер рейса, на котором собирались улизнуть, — предположил Легорже, склоняясь над меню. — Ты будешь десерт?

— Я проверю, есть ли такой рейс. Может, и найдется какая-нибудь связь, но это вряд ли. Как насчет шоколадного мусса?

— Хм… Deux tartes Tatin, s'il vous plait,[32]— обратился к официанту Легорже.

Тот поплелся выполнять заказ.

— Ты ведь любишь «Татэн». А какие еще есть варианты?

— Еще есть крем-карамель и…

— Да нет, — прервал его Легорже. — Я об этой надписи.

— Я понял. Здесь еще есть шоколадный кекс и… Salaud! Je vais te frapper![33]— пригрозил Бизо в ответ на вялые попытки Легорже ткнуть его вилкой в бок.

Лицо его покраснело, борода затряслась от смеха, а верхняя часть тела заходила ходуном в отличие от нижней, плотно зажатой между ручками кресла.

— Успокойся, Легорже, — сказал Бизо, отсмеявшись. — Мы это обмозгуем, но на полный желудок думается лучше.

— Куда уж полнее?

— Но мы же еще не ели десерт.

Аукцион подходил к концу, и Элизабет ван дер Меер собралась уходить. Служащие «Кристи» почтительно стояли в стороне, всегда готовые прийти на помощь. Она удалилась, сопровождаемая двумя сотрудниками своего музея, во время торгов слонявшимися по периметру зала.

Обстановка на аукционах всегда напоминала Делакло фильмы о Джеймсе Бонде. Зал, полный хорошо упакованных прожигателей жизни с их немереными миллионами. Дикие, невообразимые цены, которые для них ничего не значат. Они с легкостью тратят сотни тысяч фунтов, чтобы удовлетворить свои прихоти и украсить стену куском холста… А она здесь зачем? Но Делакло любила искусство и все с ним связанное. Она любила этот мир, не разделяя его на составляющие.

Ван дер Меер уже вышла из здания, когда седоватый джентльмен, купивший эту ужасную супрематическую картину, тоже покинул зал. Выждав пару минут, Делакло последовала за ним. Публика стала расходиться, и хотя большинство кресел были заняты, зал почти опустел. Картины, украшавшие стены зала, снесли вниз, чтобы сдать на хранение, упаковать или вручить покупателям.

Седоватый джентльмен подошел к кассиру.

— Добрый день, сэр. Можно посмотреть номер вашей карточки?

— Конечно.

Джентльмен протянул свою карточку элегантной молодой женщине в жемчугах. Открыв папку, она вынула оттуда анкету.

— Мистер Роберт Грейсон?

— Совершенно верно, — ответил он с легким американским акцентом.

— Лот тридцать четыре, супрематическая композиция неизвестного художника?

— Именно так.

— Как вы будете расплачиваться, сэр?

— Наличными, если это возможно.

— Конечно, сэр.

Женщина начала заполнять форму, время от времени вскидывая глаза на Грейсона.

— Тысяча пятьсот аукционная цена плюс семнадцать с половиной процентов комиссионных за покупки стоимостью до пятидесяти тысяч. Всего тысяча семьсот шестьдесят два фунта и двадцать пять пенсов. Это очень хорошая картина, сэр.

— Благодарю вас, дорогая. Довольно оригинальная штучка, поэтому я ее и купил. Она прекрасно подойдет к моим шторам.

— Да, вероятно, — улыбнулась женщина на случай, если это шутка.

— Когда вы мне доставите картину?

— В любое удобное для вас время, сэр.

— В четверг, то есть завтра, я буду дома с девяти до полудня.

— Хорошо, сэр. Заполните, пожалуйста, эту форму.

Завершив сделку, Грейсон подмигнул кассирше и стал спускаться по лестнице. Вестибюль был заполнен беседующими и читающими людьми. Повсюду слышались восхищенные возгласы и поздравления. Слева от лестницы располагалась стойка с каталогами будущих торгов, прикрепленными к ней тонкими золотыми цепочками. Все происходящее на аукционе можно было увидеть на телевизионном экране. В углу продавались книги. За стойкой регистрации сидела еще одна изящная дама с туго стянутыми назад волосами. Среди служащих «Кристи» это место считалось «ловушкой для женихов». Занимавшие его женщины имели все шансы познакомиться с богатыми и зачастую холостыми джентльменами, о социальном положении, образовании и вкусах которых говорил сам факт присутствия на аукционе. Но Грейсон ничего об этом не знал.