Бетси захлестнуло ощущение огромности этого мира. Вокруг жили люди, они пели, танцевали, смеялись. Ее одновременно удивляло и радовало то, что в Нью-Йорке тысячи мест, где она могла бы поселиться и жить счастливо, в окружении друзей, найденных среди огромного множества населяющих этот город людей. О, они будут танцевать в тесных коморках, петь хором, вести долгие ночные беседы под сенью деревьев, гордо прогуливаться, взявшись за руки. Будут свадьбы, и музыка, и весна!.. Возможно, кто-то из них уже искал Бетси в толпе и с нетерпением ждал встречи.

И подобно тому, как она почувствовала течение реки, она услышала далекий смех и радостно впилась пальцами в подоконник. Как же они все счастливы, подумала Бетси, и как здорово, что она наконец здесь!

Далеко внизу она заметила человека, медленно шедшего по узкому карнизу стоявшего у реки здания. Бетси не видела ни его лица, ни цели, к которой он двигался, но с удовольствием наблюдала, уверенная, что этот смельчак дойдет до конца. Один раз он едва не упал и, глянув через плечо назад, улыбнулся – мол, еще бы чуть-чуть и… – а потом задрал голову, как будто хотел убедиться, что Бетси смотрит. Она затаила дыхание от восторга. Человек, прежде державшийся обеими руками, убрал одну и, опасно покачиваясь, помахал кому-то (не ей, конечно, – Бетси знала) и что-то весело прокричал. После чего прошел дальше по карнизу и исчез. Бетси неподвижно смотрела на реку, пораженная увиденным. Она представляла, что человек благополучно добрался до своей цели, и вот он уже занят чем-то иным, его окружают друзья, и он направляется в какое-нибудь хорошее место, где ему рады… Возможно, однажды он станет ее другом, подумала Бетси, и ей тоже будут рады в этом месте.

Теперь, когда она знала, что приехала в Нью-Йорк на поиски мамы, город начал приобретать в ее сознании отчетливые очертания: где-то в центре – одинокая фигура мамы, а вокруг – знаки и подсказки, которые приведут Бетси к заветной цели. Что угодно, думала она, вглядываясь в окна напротив, что угодно может быть такой подсказкой.

После некоторых раздумий Бетси пришла к выводу, что мама, должно быть, всегда ждала ее приезда, однако точно знать, когда Бетси сбежит, она не могла, и получается, что до тех пор, пока кто-нибудь (может, человек с карниза?) не сообщит маме, что Бетси наконец приехала и разыскивает ее, рассчитывать, что она найдется сама, не приходилось. Они могли бы встретиться случайно, но, учитывая количество людей в Нью-Йорке, надеяться на это глупо. Следует, рассудила Бетси, вспомнить как можно больше из маминых рассказов о Нью-Йорке, ведь уже тогда, много лет назад, мама оставляла ей подсказки – чтобы Бетси нашла ее, и они зажили вдвоем счастливой и свободной жизнью.

Они с мамой уехали из Нью-Йорка, когда Бетси было два года, а значит, она вряд ли что-то помнила, хотя ей казалось, что в любую минуту, повернув за угол, она может увидеть хорошо знакомую картину, куда более реальную, чем воспоминания из сознательного возраста. Не считая того, что она наблюдала из окна такси, отеля «Дрю» и ее знакомого с карниза – ну, может, еще женщины в черных перчатках и водителя автобуса, растворившихся среди местных жителей, – знания Бетси о Нью-Йорке ограничивались десятком незначительных подробностей, которые мама когда-то упоминала в разговоре. И по этим крупицам она пыталась восстановить в памяти мамины подсказки.

«…Из того магазинчика с платьями, о котором я тебе говорила, Морген, помнишь? „У Эбигейл“». Бетси отчетливо вспомнила эти слова, а также негромкий, раздраженный голос, каким мама обычно разговаривала с тетей. Странно, Бетси не помнила самого платья и не могла представить, как мама и тетя Морген его обсуждают, – в память врезалась единственная фраза, и в ней наверняка крылась подсказка.

А еще Бетси помнилось, как мама с грустью рассказывала о месте, где они жили вдвоем. «…Я танцевала с моей малышкой и пела песни, а утром мы встречали рассвет – как в Париже». Может, стоило отправиться на поиски мамы в Париж? Нет, решила Бетси, сперва она попробует найти ее здесь. В Париж не так просто попасть, а она уже приехала в Нью-Йорк. И потом, в отличие от Элизабет, которая немного знала французский, Бетси так и не выучила ни слова, а обращаться за помощью к Лиззи было бы ужасно неловко. Нет, в Париж она не поедет. Они танцевали, и пели, и жили где-то высоко, потому что в доме имелось много лестниц. «…И моя Бетси спускалась, и спускалась, и спускалась по лестницам, а я сидела внизу и ждала, и ждала, и ждала…» Бетси громко рассмеялась, перегнувшись через подоконник.

Бетси решила провести первое утро в номере, потому что здесь она могла хотя бы ненадолго ослабить надзор за Элизабет, а еще потому, что боялась показаться странной, выйдя так скоро после приезда. Должно быть, не распаковала чемодан и даже не умылась, подумает персонал. И кстати, ей больше нельзя ходить в унылых вещах Элизабет. Если тетя Морген и доктор Ронг все-таки отправятся на поиски, они будут описывать ее: Элизабет Ричмонд, двадцать четыре года, рост пять футов и шесть дюймов, вес сто двадцать фунтов, каштановые волосы, голубые глаза; одета в темно-синий костюм, белую блузку, черные туфли на низком каблуке, черную шляпку, последний раз видели со светло-коричневым чемоданом. По всей вероятности, похищена девушкой по имени Бетси Ричмонд: около шестнадцати лет, рост пять футов и шесть дюймов, вес сто двадцать фунтов, каштановые волосы, голубые глаза; одета в темно-синий костюм… Нет, ей определенно нужна новая одежда. Бетси усмехнулась про себя – если что-то и способно заставить Элизабет отвоевать свои позиции, так это собственный вид в ярко-красных туфлях и расшитом блестками платье – и нехотя решила пойти на компромисс: красная шляпа и какие-нибудь недорогие украшения.

Распаковав чемодан, она убрала белье и сменную пару чулок Элизабет в ящик комода, а скромное пальто и блузку повесила в шкаф. Затем разделась и приняла ванну. Выйдя из ванной, она неожиданно встретилась с собственным отражением в большом зеркале и застыла от удивления. Где же тут Элизабет? Упругая кожа, изящный позвоночник, строгая симметрия ребер, аккуратные пальчики на руках и ногах, подвижные линии шеи и головы… Разве здесь есть место для кого-то еще? Не видно ли в этих ясных глазах Лиззи, которая осторожно подкралась, чтобы посмотреть на себя? Или она уже пробралась дальше, к горлу или сердцу, и готова вцепиться смертельной хваткой? Может, она спряталась в волосах или нашла приют под коленом? Где же Лиззи?

На мгновение Бетси нестерпимо захотелось разорвать себя на части и отдать половину Лиззи, чтобы никогда ее больше не видеть. Захотелось крикнуть: «Возьми это, и это, и это, и вот это тоже тебе, а теперь пошла вон с глаз моих, пошла вон из моего тела, оставь меня в покое!» Она могла отдать Лиззи самое бесполезное – грудь и бедра, – а также то, что причиняло ей боль. Пусть забирает спину, чтобы ее всегда ломило, и желудок, чтобы его сводило спазмами. Пусть забирает все внутренности и проваливает, а Бетси наконец останется одна.

– Лиззи, – со злостью сказала она, – Лиззи, выходи.

И Элизабет выглянула на секунду. Увидев себя голую перед большим зеркалом в незнакомой комнате, она съежилась от страха, заплакала, принялась хватать себя и испуганно оглядываться по сторонам.