Стрижка Вивьен, благодаря которой позже сформировался «дикий» стиль причесок

«Семья Малкольма состояла из евреев-космополитов, – объясняет Вивьен, – а я росла в культурном застое. Для евреев бросить свой дом и общину – что сделал Малкольм, поступив в школу искусств, – в определенном смысле было потрясением. А мне его задумки нравились, и мне очень хотелось идти с ним по дороге открытий. У него был большой потенциал».

Малкольм рассказывал невероятные истории, у него были весьма смутные представления о правде, он жаждал развлекать окружающих. В основном эти качества он, похоже, перенял от Розы. Бабушка Малкольма, незаурядная сумасбродка, девизами которой, в частности, были «если у тебя достаточно таланта, тебе все сойдет с рук» и «быть хорошим плохо», всегда говорила внуку, чтобы он не боялся остаться без работы. И не настаивала на том, чтобы он ходил в школу. Есть свидетельства, что Малкольм ходил в школу имени Уильяма Паттона в Стоук-Ньюингтоне. Правда, он всегда заявлял, что проучился там только один день, хотя это не так. Внимание Розы к образованию внука, которое в лучшем случае можно назвать непоследовательным, изредка перемежалось вспышками морализаторства: она заставляла Малкольма читать «Джейн Эйр» и большой словарь и, что выглядит даже более странно, звала в гости Агату Кристи, далекую приятельницу семьи. Так что, пожалуй, ничего удивительного нет в том, что Малкольм старался держаться подальше от традиционного образования, испытывая недоверие к тем, кто пахал это поле. Он всю жизнь ненавидел власть, но ему как-то удалось не вылететь из школы, сдать на минимальный допустимый балл два экзамена среднего уровня и попасть в итоге в школу искусств, получив в то время обязательную для всех стипендию и живя на нее в начале своей взрослой жизни. Малкольм и Вивьен никогда не были женаты, потому что иначе стипендии его бы лишили. В общем, с 17 до 25 лет Малкольму удавалось искусно обыграть систему: он постоянно переводился то в Центральный колледж искусств и дизайна Святого Мартина, то в Кройдонский колледж искусств, то в Голдсмит, то в Школу искусств Юго-Западного Эссекса, то в Чизикский политехнический институт, то на некоторое время в менее известную Школу искусств Харроу. Вивьен ее бросила, а Малкольм проучился в ней больше года, и ровно в это же время ее брата Гордона приняли в старший класс колледжа при Харроу, с которым у Школы искусств была общая столовая. Малкольм отлично вписался в окружающую обстановку, конечно взяв девиз своего харизматичного куратора мистера Фокса: «Лучше яркий провал, чем тихий успех».

Вот что рассказывает Гордон о том, как все было: «Вивьен и Малкольма познакомил я. Ему тогда было 19. Я отлично помню нашу первую встречу. Она произошла в столовой технического колледжа Харроу. Вивьен в то время только разошлась с Дереком. Бен был еще маленьким. А наши родители жили в Руйслипе, над их последним почтовым отделением. Я хотел сдать экзамен, чтобы получить документ о полном общем среднем образовании и поступить в технический колледж – тогда так назывался старший класс колледжа. А у него со Школой искусств Харроу была общая столовая. И в ней учился Малкольм «Эдвардс», как его тогда звали. У него была очень заметная внешность: рыжие волосы и бледное лицо. Его нельзя было не заметить. Он мазал тальком лицо, чтобы подчеркнуть его белизну, и мне это казалось ужасно забавным. Никто из моих знакомых ничего подобного не делал. Малкольм был очень, очень смешным парнем, и мы крепко подружились, тусовались вместе с толпами модов. Мне было 17, и он оказал на меня довольно сильное влияние. Малкольм всех вдохновлял, показывая, как надо жить. Что бы он ни делал, во всем была политика. Шли 60-е, казалось, что весь мир пойдет прахом, во Вьетнаме пылала война, Ирландия тоже бурлила, а в воздухе витал дух революции. И Малкольма все это интересовало, хотя в первое время он просто казался мне очень, очень смешным парнем. Мы часто ходили на вечеринки и всячески развлекались, спорили о политике и о том, каким должен быть мир. И вскоре я стал помогать ему с его творческими проектами; в то время их еще не называли хэппенингами – тогда это именовалось «инсталляциями». Я понятия не имел о том, что это такое. Так что мне было ужасно интересно. Но вот что произошло. Малкольм снимал комнату в Хендоне, ее нашла и оплачивала бабушка, но через какое-то время после нашего знакомства Малкольм остался без крыши над головой, потому что она не внесла арендную плату. Так что ему пришлось жить в моей машине на улице. До этого он несколько раз уже спал в ней после вечеринок. Он прожил в машине всего пару недель, но все равно достаточно долго, чтобы Вивьен обратила на это внимание. Думаю, тогда-то ей впервые стало его жалко». Но в итоге я ушел из дома и стал снимать с друзьями квартиру в Клэпхеме, а Малкольм въехал в каморку, платить за которую надо было меньше всего. Так что там жил я, два или три призывника-уклониста из Америки – они были постарше, им было за двадцать – и Малкольм. А потом один из этих уклонистов съехал – его поймали на торговле наркотиками. И как-то пришел к маме, увидел Вивьен и сказал: «Слушай, у нас освободилась комната». И она переехала к нам».

«Малкольм меня совершенно не привлекал, – говорит Вивьен. – По крайней мере, не сразу. Ни капельки. Правда, он мне нравился. Но в сексуальном плане он мне был неинтересен. Абсолютно. И еще я думала, что он меня намного моложе – а в то время мне это казалось чем-то предосудительным. Но все равно он мне нравился. Всегда. С самой первой встречи. Я относилась к нему как к другу Гордона. Когда я переехала в квартиру, где жили брат и Малкольм, тогда-то я и узнала его лучше. Мы и раньше проводили время вместе, когда я делала украшения, и я поняла, что он мне очень нравился. В Малкольме так и бурлила энергия. Он был очень харизматичный, очень живой, с ним приятно было проводить время. А еще он был хорошим художником, отлично рисовал. Малкольм делал мир ярче, просто потому что был собой. А еще он рассказывал разные истории. Брал и выдумывал их. Ну, может, некоторые и были правдивыми…

Вот как Малкольм выглядел, когда мы познакомились: на его белом лице зияла большая красная дыра – такое ощущение создавал его рот. И когда он его открывал, можно было испугаться, но в то же время я чувствовала, что Малкольм был хрупким и ранимым.

Малкольм меня преследовал. А я его не хотела. Не хотела, чтобы он был моим парнем. При этом он мне ужасно нравился – он был непоседливым, эпатажным, много знал, с ним было очень весело, а еще я его жалела. Он совсем не заботился о себе. И я понемногу стала для него готовить, ну и все такое. Так все и началось. А однажды Малкольм заболел, и ему не на чем было спать. Помню, в его комнате совсем не было мебели, один только матрас, да и тот, кажется, он использовал для какого-то арт-проекта. Спал он как придется, потому что использовал всю мебель нашего арендодателя, поломав ее, чтобы сделать из нее что-то вроде скульптур. Так что днем я укладывала Малкольма спать на свою кровать, пока не пройдет жар, и он провел так много дней и в итоге отказался уходить. Так мы и переспали. Дело в том, что сперва я не хотела Малкольма, но в итоге от него забеременела. Но и тогда я не очень его хотела. Не знаю, прояснит ли это ситуацию… Я потом поняла, что так по-доброму к нему относилась, что он неправильно все истолковал, и это моя вина, я ввела его в заблуждение, сама того не подозревая. Так что мне пришлось вступить с ним в отношения. Вот как все случилось. А еще у меня тогда был другой парень – ничего серьезного, просто парень, с которым я хотела встречаться. И Малкольм назвал меня шлюхой. Тогда-то я и поняла, что он был одержим мной.