Тут же он снова повернулся к Саиду и повторил умоляющим голосом:

– Друг, я ничего не вижу.

Все время, пока они ждали, Али просил вернуться за очками, а Саид его отговаривал.

Взяв немного земли с пола сарая, мой брат втер ее в раны, чтобы они не так кровоточили. Он боялся, как бы они не умерли от потери крови. Голова у него кружилась, он дрожал от испуга, но прислушивался к звукам, доносящимся от школы и из полей вокруг, и размышлял о том, что же случилось с женщинами и стали ли боевики закапывать тела убитых мужчин. В какой-то момент мимо сарая проехал бульдозер, и он подумал, что боевики решили засыпать их землей.

Моего единокровного брата Халеда отвезли с другими мужчинами на противоположную окраину деревни, где их тоже выстроили и расстреляли. Как и Саид, он выжил, притворившись мертвым, а потом убежал. Пуля угодила ему в локоть, и рука не двигалась, но по крайней мере ноги работали. Увидев, как он выбирается из рва, лежащий рядом мужчина попросил о помощи.

– Возле деревни стоит моя машина, – сказал он Халеду. – Меня подстрелили, и я не могу двигаться. Прошу тебя, возьми машину и приезжай за мной. Мы можем добраться до горы. Прошу тебя.

Халед остановился и посмотрел на мужчину, ноги которого были разбиты пулями. Его нельзя было вытащить, не привлекая внимания, а если не доставить мужчину в больницу, то он умрет. Халед хотел пообещать ему, что вернется, но не мог найти слов, чтобы солгать. Поэтому он просто молчал пару секунд.

– Извини, – сказал наконец Халед и бросился бежать что было сил.

По пути с крыши школы в него стреляли боевики. Халед также видел, как в сторону горы бегут еще три человека, а за ними гонится грузовик. Когда боевики в машине открыли огонь, Халед упал между круглыми тюками сена, разбросанными по полю, и лежал там, дрожа, едва не теряя сознание от боли и все время молясь, чтобы сильный ветер не сдул эти тюки. Потом, с наступлением темноты, он дошел по полям до горы Синджар.

Саид с Али оставались в сарае до захода солнца. Сквозь маленькое окно Саид смотрел, что происходит в школе.

– Ты видишь, что там с женщинами и детьми? – спросил в углу Али.

– Пока ничего не происходит, – ответил мой брат.

– Если они их собирались убить, то уже убили бы? – размышлял вслух Али.

Саид не отвечал. Он и сам не знал, что будет с нами.

С наступлением сумерек грузовики вернулись в деревню и остановились у входа в школу. Боевики погнали плачущих женщин к машинам. Саид вытягивал шею, пытаясь разглядеть нас в толпе. Увидев платок Дималь, он расплакался.

– Что? Что там происходит? – спросил Али.

Саид не знал.

– Они грузят женщин в машины. Не знаю зачем.

Полные грузовики поехали. Саид прошептал себе:

– Если выживу, клянусь Богом, что стану бойцом и отомщу за сестер и мать.

После захода солнца они с Али двинулись как можно быстрее, насколько позволяли их раны, в сторону горы.

2

В школе мы слышали, как по мужчинам стреляли из автоматов. Длинные очереди звучали около часа. Некоторые стоявшие у окна женщины утверждали, что видят клубы пыли за школой. Когда стало тихо, боевики переключились на нас, женщин и детей, – все, что осталось от Кочо. Мы были в панике, но старались не издавать шума, не желая сердить боевиков. «Дом моего отца разрушен», – прошептала мама, по-прежнему сидя на полу. Эта поговорка означает самое худшее, что может случиться, – что мы потеряли все. В голосе мамы не осталось никакой надежды. Я подумала, что она, наверное, все-таки видела, как Элиаса с Масудом заталкивают в грузовик.

Один из боевиков приказал нам спускаться, и мы последовали за ним. Внизу единственными мужчинами оставались игиловцы. Еще там был двенадцатилетний мальчик Нури, довольно высокий для своего возраста. Его вместе со старшим братом Амином отвезли ко рву и поставили вместе с мужчинами. Потом боевики приказали ему показать подмышки и увидели, что на них нет волос. «Он еще мальчишка, – отвезите его обратно», – приказал командир. В школе мальчика окружили его обеспокоенные тетки.

На лестнице Катрин нагнулась и подняла пачку американских долларов – по виду около сотни. Наверное, они вывалились у кого-то из сумки. Она держала деньги в руках и не знала, что делать.

– Оставь себе, – сказала я ей. – Спрячь. Мы и так отдали им все.

Но Катрин боялась оставить деньги и думала, что если показать боевикам, какая она послушная, то, возможно, они сжалятся над ней и ее родными.

– Может, если дать им денег, они не сделают с нами ничего плохого, – пробормотала она и отдала деньги ближайшему боевику, который взял их, не сказав ни слова.

Когда мы увидели, что к школьным воротам вернулись грузовики, мы перестали оплакивать мужчин и заплакали над своей судьбой. Боевики разбивали нас на группы, но все равно начался беспорядок. Никто не хотел расставаться с сестрой или с матерью, и мы постоянно спрашивали: «Что вы сделали с нашими мужчинами? Куда вы нас везете?» Боевики не обращали внимания на наши вопросы и тащили за руки к кузову.

Я старалась держаться рядом с Катрин, но нас все равно разлучили. Вместе с Дималь и еще шестнадцатью или семнадцатью девушками я оказалась в первом грузовике с открытым кузовом, похожем на пикап, в котором я так любила кататься. Я села позади, а Дималь затолкали в самый угол впереди, где она сидела с другими женщинами и детьми, смотря в пол. Мы почти тут же поехали, и я не видела, что случилось с остальными.

Водитель промчался по узким и пустынным улочкам Кочо, подскакивая на неровной дороге. Он вел машину так, будто очень сердился и куда-то спешил; на каждой кочке мы подпрыгивали и валились друг на друга или так сильно ударялись о железные борта, что я боялась сломать спину. Полчаса спустя он замедлил ход, и мы оказались на окраине города Синджар, где немного вздохнули с облегчением.

К тому времени в городе Синджар оставались только мусульмане-сунниты, и я удивилась, что жизнь тут идет, как обычно. Женщины покупали продукты на рынках, а их мужья сидели в чайных и курили сигареты. Таксисты проезжали мимо обочин в поисках пассажиров, а крестьяне гнали овец на пастбища. Впереди и позади нас ехали обычные машины, водители которых едва удостаивали взглядом грузовики, полные женщин и детей. Мы плакали, цеплялись друг за друга и совсем не выглядели обычными пассажирами. Так почему же никто не помогает нам?

Я старалась не терять надежды. Город выглядел знакомым, и это меня успокаивало. Я узнавала некоторые улицы с магазинами и ресторанами, где продавались аппетитные сэндвичи, автозаправки и ларьки, заполненные разноцветными фруктами. Может, боевики не врали, и они на самом деле хотели избавиться от нас, высадив у подножия горы, чтобы мы сами, как знаем, добирались до вершины? Условия там очень суровые. Может, по их мнению, это то же самое, что смертный приговор? Я очень надеялась на это. Наши дома и так захвачены, а мужчины убиты, но по крайней мере на вершине горы мы будем с другими езидами. Мы найдем Хезни и будем оплакивать погибших. Через некоторое время мы постараемся собрать остатки нашей общины и станем жить дальше.