Он усмехнулся и ничего не ответил. А что тут ответишь, если я уже и так вошла?

Надо заметить, что мне все же было немного не по себе. И вовсе не потому, что я вторглась в чужой дом без приглашения, а потому, что мои чувства к Денису не угасли за время его заключения, а, наоборот, усилились. Наверное, во мне живут гены декабристок, не иначе... Я вполне была готова к тому, чтобы ехать за любимым на край света. А впрочем, это не повод для ерничанья. Но такая уж у меня привычка. Мадам где-то права. Я боюсь собственных чувств и пытаюсь их скрыть даже от себя самой всеми доступными мне способами...

Волнение мое проявилось в том, что я нагло прошла на кухню и уселась на стуле, который стоял у окна. Это было самое удобное место и, по всей видимости, принадлежало хозяину.

Денис не протестовал. Он покорно сел на другой стул, у двери, и уставился на меня довольно-таки мутным взглядом.

Тут только я поняла, что он уже принял на грудь, и немало. Я никогда не видела его пьяным, только подвыпившим, и поэтому понятия не имела, как с ним теперь разговаривать. По своему опыту работы на студии я знала, что есть три категории пьяных людей: первые — с которыми можно нормально разговаривать, так как они адекватно воспринимают действительность и на следующий день, проспавшись, все прекрасно помнят; вторые — с которыми невозможно разговаривать; третьи — с которыми нельзя разговаривать. «Невозможно» и «нельзя» в этом случае не синонимы. Те, с кем невозможно разговаривать, просто нудные, трепливые и несут всякий вздор, о котором потом напрочь забывают. А вот те, с кем нельзя разговаривать, опасные. Они могут ничего не говорить, но добра от них не жди. Именно такой в пьяном виде наш даун пиротехник Сладков. Дурак дураком, а как напьется — мрачнеет, тяжелеет, и я тогда думаю почему-то, что он — военный преступник, скрывающийся от закона в недрах киностудии «Мосфильм». Не знаю, откуда у меня такая фантазия. Может быть, она навеяна фильмами сороковых — пятидесятых годов о шпионах и фашистских прихвостнях, что носят личину добропорядочных граждан. Хотя, ясное дело, Сладков никак не может быть военным преступником, потому что ему всего лет сорок пять и во время войны он еще даже не был зачат.

Внимательно присмотревшись к Денису, я с облегчением установила, что он вроде бы принадлежит к первой категории и с ним можно иметь дело. Да не так уж и пьян он был. Я заметила у стола на полу пустую поллитровку. Для молодого здорового мужчины это не доза.

— Что, Тоня? — спросил Денис чуть хриплым голосом, и я поняла, что уже несколько минут молчу, разглядывая его.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо спросила я.

— Плохо, — пробормотал он, и я заметила с большим неудовольствием, что он, помаргивая, всматривается в пустую бутылку, словно надеется, что там осталось еще немного водки.

— Тебе нельзя. — Я покачала головой. — Мадам говорила, у тебя слабое сердце.

— Ерунда... — криво ухмыльнулся Денис. — Все в порядке. Деньги есть?

У меня были деньги. Около двадцати рублей. Обычную бутылку на них не купишь, только 0,33. Я молча вышла в коридор, вытащила из кармана куртки все бумажки и принесла их Денису. Он взял, тщательно пересчитал.

— Девятнадцать рублей.

— Восемнадцать, — мрачно поправила я. — Ты трамвайный билет посчитал. Прошлогодний.

— Да? Ну пусть восемнадцать. Хватит на маленькую, — вздохнул он то ли с удовлетворением, то ли с сожалением. — Сходишь, Тонь?

Будь на его месте кто-либо другой, я бы ни за что не пошла. Но Денису я не могла отказать. Тем более что ему и в самом деле было плохо.

Так же молча я кивнула, забрала у него деньги, оделась и пошла в магазин.

По дороге я обдумывала новую мысль, которая мне очень не нравилась: Денис алкоголик. Это ужас, кошмар и мрак одновременно. Алкоголиков мне приходилось видеть. Друзья отца (который сам практически не пил), приятели и пациенты Пети, мосфильмовские коллеги, соседи по подъезду и мой обожаемый институтский преподаватель составляли ту малую часть огромной армии российских синяков, с которой я имела честь быть знакомой лично. Многих из них я уважала, некоторых даже любила. И тем не менее меня пробирала дрожь при одной мысли о том, что и Денис является рядовым этой армии. А может, даже майором или полковником. Нет, до полковника он точно еще не дорос, но ему всего двадцать девять! Через два месяца будет тридцать. Впереди много времени. Пожалуй, он сможет дослужиться даже до генерала...

В маленьком коммерческом магазинчике я встретила бывшую однокурсницу. Она уже была замужем, имела двоих детей. Мне стало совсем грустно. Она же моложе меня на полгода, а уже есть все, что и должно быть у женщины. У меня же — ноль. Живу со старшим братом и его женой, родители умерли, тот парень, который был со мной два года подряд, женился на другой, а тот, в которого я влюблена теперь, не обращает на меня ни малейшего внимания. Близких друзей у меня тоже нет. Вот только Мадам да Саврасов... Но это все равно не то. Я же не могу поделиться с ними самым сокровенным. Мы говорим о литературе, об истории, о переменах в обществе, а мне, между прочим, иногда хочется обсудить с кем-нибудь мою личную жизнь, потолковать о либидо и поделиться мечтами о будущем... Была у меня одна подружка, но она уехала в Швецию. И еще одна была, но она уехала в Краснодар и уже несколько месяцев не отвечает на мои письма, не звонит...

Я вдруг ощутила себя такой одинокой в этом мире, что едва сдержала поток слез, уже готовый вырваться и залить весь этот магазин со всеми его продавцами, пьяницами и новыми русскими. Я быстро купила бутылку, распрощалась со счастливой однокурсницей и пошла обратно.

Мое настроение катилось вниз, будто солнце под горку. К Денису я вернулась темнее тучи, так что он, хотя и радовался чекушке как дитя, остановился в коридоре, заглянул мне в глаза.

— Что случилось?

На минуту он снова стал прежним Денисом — милым, с лукавой обаятельной улыбкой и открытым взглядом.

Но даже такому Денису я не собиралась открывать все, что у меня на душе.

Хотя была одна тема, которая волновала меня и касалась его. И поскольку я не привыкла держать фигу в кармане или нож за пазухой, я прямо спросила его:

— Денис, ты алкоголик?

Он засмеялся:

— Немножко. Повода для беспокойства нет.

— Правда?

— Правда.

Я воспрянула духом. Если Денис говорит, значит, так оно и есть.

Он налил сразу полстакана, выпил и посмотрел на меня прояснившимся взором.

— А что ты хотела? — наконец поинтересовался он.

— Проведать тебя. — Я пожала плечами. — Ну и еще спросить кое о чем.

— О чем же?

— О том вечере.

Он снова помрачнел. Я испугалась, что сейчас он откажется говорить со мной о том вечере, мотивируя это своими переживаниями по поводу смерти Миши и неприятностями, свалившимися на его голову после. А их у него действительно за последние несколько дней было немало.